– Мерзавец! – вырвалось у мальчика. – Ах ты, мер…
Вот тут его глаза открылись, он поднял голову и увидел, что нарушивший их уединение мерзавец – его отец.
Проститутка уже сидела, с припухшими глазами, на ее лице читалось раздражение.
– Эй ты! – воскликнула она. – Какого черта! Сюда нельзя вот так заходить. Нельзя! Если я сейчас закричу…
Не обращая на нее ни малейшего внимания, мужчина вытащил из-под кровати два пояса. Каждый с револьвером в кобуре. Большими револьверами, на диво большими, учитывая, что в этом мире огнестрельное оружие было редкостью, но не такими большими, как торчали из кобур отца Роланда, с рукоятками, инкрустированными деревянными пластинами. Когда шлюха увидела револьверы на бедрах незваного гостя и те, что он держал в руках… те, что болтались на бедрах ее юного клиента до того, как она привела его в свою комнату и лишила всего вооружения, за исключением одного орудия, наиболее ей знакомого, от раздражения на ее лице не осталось и следа. Мгновенно сработал инстинкт самосохранения. Она соскочила с кровати, метнулась к двери и исчезла за ней, сверкнув на солнце голым задом.
Ни отец, стоящий у кровати, ни сын, лежащий голый на полу, даже не взглянули на нее. Мужчина в джинсах поднял пояса с револьверами, которые Роланд накануне взял из арсенала под казармой, отомкнув дверь ключом Корта. Потряс ими перед лицом Роланда, как трясут изгрызанной одеждой перед мордой щенка, у которого режутся зубы. Тряхнул с такой силой, что один из револьверов выпал из кобуры. Несмотря на то что Роланд еще не пришел в себя от изумления, револьвер он поймал на лету.
– Я думал, ты на западе. В Крессии. Преследуешь Фарсона и его…
Отец Роланда отвесил ему затрещину. Мальчишка отлетел в дальний угол, из уголка рта заструилась кровь. Инстинктивно Роланд подумал о том, что надо поднять револьвер, который он все держал в руке и…
Стивен Дискейн смотрел на него, уперев руки в бока, мысль сына он прочел до того, как тот ее окончательно сформулировал. И губы Стивена разошлись в безрадостной улыбке, обнажив не только зубы, но и десны.
– Пристрели меня, если сможешь. Почему нет? Доверши начатое. О боги, я сочту это за счастье!
Роланд положил револьвер на пол и отодвинул тыльной стороной ладони. Он не хотел, чтобы его пальцы оказались в непосредственной близости от спускового крючка. Они уже не полностью подчинялись ему, эти пальцы. Он узнал об этом вчера, аккурат после того, как сломал Корту нос.
– Отец, вчера я выдержал испытание. Я отнял палку Корта. Я победил. Я – мужчина.
– Ты дурак, – ответил отец. Улыбка исчезла. Он разом постарел, осунулся. Тяжело опустился на шлюхину кровать. Посмотрел на пояса с кобурами, что держал в руке, выронил их на пол. – Ты – четырнадцатилетний дурак, а это самый худший тип дураков. – Он вскинул голову, вновь пылая яростью, но Роланд не возражал: ярость, она куда лучше, чем покорность судьбе, признак старости. –