Зевнув, Тотошка поворачивается ко мне пузом и демонстрирует свои собачьи причиндалы во всей красе.
– Или кастрирую, – грозно добавляю я. – И переименую в Евнуха.
Сбросив с себя Тотошку и одеяло, я выпрыгиваю из кровати и шлепаю в сторону ванной. Почему-то жутко хочется пить. Неужели безалкогольное пиво так на меня действует? Всего-то полбутылки. Следом семенит Тотошка. За этого я его обожаю: за то, что жить без меня не может.
– И что ты так на меня пялишься? – шутливо огрызаюсь я, стаскивая пижамные шорты. – Тоже зад разглядываешь? Все вы, мужики, походу, одинаковые.
В ответ на это обвинение Тотошка без угрызений совести тыкается носом в сброшенное на пол белье и начинает его обнюхивать.
– Да ты извращенец еще похуже этого Алана, – фыркаю я, раздвигая створки душевой кабины. – Хотя может он тоже таким балуется – кто его знает. С него станется.
Повернув рычаг смесителя, я с наслаждением подставляю голову под струю теплой воды и тут же досадливо морщусь от настойчивого стука. Баба Лида.
– Ты заперлась, что ли там? Вылезай скорее давай!
– А что такое? – выкрикиваю я, застыв с лужицей шампуня в ладони.
– А ты сама как думаешь-то? В туалет я хочу.
– А подождать никак? Мне всего-то минут десять нужно.
– Я и так три дня ждала. Доживешь до моих лет – узнаешь, что какое это великое событие – сходить посра…
– Все, все! – перебиваю я, поморщившись. – Сейчас выхожу.
Лязгая зубами от холода, я заворачиваюсь в полотенце и впускаю бабу Лиду.
– И порося этот тут как тут, – ворчит она, глядя на развалившегося у стиральной машины Тотошку. – Ты опять, что ли, домой под утро припорола? Чуть не пришибла этого козла, когда он ко мне на кровать запрыгнуть пытался.
– Почему сразу под утро? В час ночи где-то.
Баба Лида с подозрением щурится.
– Парня, что ли, себе завела?
– Еще чего! – огрызаюсь я, сгребая Тотошку с пола. – Ты меня из душа вытащила, чтобы допрос устроить?
– Ладно, не ори, – отмахивается она. – Иди лучше жрать. Я там кашу сварила.
Оставив бабу Лиду наедине с ее долгожданным событием, я прямо в полотенце выхожу на кухню и скептически заглядываю в кастрюлю, стоящую на плите. Сморщившись, закрываю крышку. Не буду я есть подгоревшую овсянку. Все-таки баба Лида совсем стала старенькой. Еще пару лет назад готовила так, что ум отъешь, а сейчас то не доварит, то пересолит, то сожжет.
Кашу я выбрасываю, а вместо нее делаю бутерброд с сыром и, устроившись на табуретке рядом с окном, принимаюсь жевать. Надо чуть попозже Инге позвонить, чтобы узнать, чем ее вечер закончился. Обычно она первой звонит ни свет ни заря, набрасываясь с расспросами: где была? кого видела?
Спит еще, что ли? Время-то начало одиннадцатого уже.
Вскочив как ошпаренная, я несусь в свою комнату за телефоном. Вот я тупица! А вдруг с ней случилось что-то? Это ведь совсем