Мичмана у них служили разные, был даже один смешной молдаванин, ну и был у них мичман Прянкин. Родом он сам был из Евпатории, и семья у него жила почему-то там, пока он служил здесь. Тогда мне казалось, что ему лет шестьдесят, но на самом деле сейчас понимаю, что было не больше сорока. Был он необычайно нудным, скучным и нудным. Я не зря написал это слово дважды, а чтоб вы понимали всю глубину, так сказать.
На подводной лодке в базе было несколько телефонов: и с обычными номеронаборниками, с которых можно было позвонить только в штаб дивизии, и с теми, с которых можно было звонить через коммутационные узлы связи с телефонистами, хоть в Америку, если ты, конечно, знал все их позывные и умел их уговаривать. Мичман Прянкин знал и всё время звонил себе домой в Евпаторию. Выглядело это так: вечером после отработки вахты он приходил в центральный со своей тетрадкой, садился у аппарата и начинал:
– Ромашка, это восемьсот шестой бортовой, дай мне Компас. Компас, это восемьсот шестой бортовой, ваш коллега, связист, дай мне Подсолнух. Подсолнух, это ваш коллега, связист с Севера, дай мне, пожалуйста, Альбатроса. Альбатрос, это ваш коллега связист с Севера (заглядывал в тетрадку). Верочка, это ты? Дай мне Пирс, пожалуйста! Я быстро, Верочка!
И так в течение часа примерно. Иногда кто-то из дежурных связистов, охуев от такой наглости, просто разрывал связь, и тогда Прянкин начинал всё заново, и тянуться это могло и два часа, и три. Он рассказывал слезливые истории о том, как ему тяжело на Севере без семьи и детей, что вот чувствует он своим суровым военно-морским сердцем, что дома что-то не так, а он такой ценный специалист войск связи, что с корабля на берег его и вовсе не отпускают, а то вдруг война атомная начнётся, а никто без него и ракету-то запустить не сможет, и он быстренько только поговорит со своими, и никто об этом не узнает, и всё это в последний раз, а прошлые восемь раз были предпоследними, но этот – уж точно последний!..
В итоге последний связист на коммутаторе в Евпатории набирал ему городской номер, и он пару минут говорил со своей женой, естественно, в присутствии дежурного по кораблю, вахтенного трюмного и ещё парочки офицеров и мичманов. В чём было это удовольствие, я так и не понял, о чём однажды и спросил у него:
– Слушай, Иваныч, а в чём смысл-то?
– Ну как. Бесплатно же!
– Так две минуты – три копейки стоят с почты, но хоть в отдельной кабинке можно поговорить! Рассказать там жене, как ты её любишь и соскучился по её тёплой мягкой груди с розовыми сосками! А тут что?
– Ну, хочешь, я тебе сейчас в Белоруссию наберу позвонить?
– Ну, вот уж нет! Не хватало тут в ваши мохнатые уши разговоры мои вливать! Да ты пока дозвонишься, я успею по сопкам сбегать в посёлок и обратно, если совсем уж прижмёт!
Ну и вот эту-то тетрадку он и забыл на столе, а командир её нашёл ночью. Вызвал я Прянкина. Тот пришёл недовольный, что, мол, чего его разбудили посреди ночи, старого и больного. Это он командира не заметил сразу.
– Прянкин, ты охуел? – сразу взял быка за