– К Ивану Дмитриевичу приехал сын погостить, мне с вами тут некогда, но чтоб, блядь, как мыши сидели, не дай чёрт кому-то залететь и Ивана Дмитриевича подвести!
Но угрозы, в данном случае, были излишни, я вам так скажу. Не зная, в большинстве своём, что такое дети, семья и ответственность, мы не стали бы подводить Костыля, даже если бы он просто ушёл в запой, от той силы уважения к его прошлым боевым заслугам. Когда он разделся на пляже первый раз, мы даже не сразу поверили в то, что увидели. Его сухие мышцы были так иссечены шрамами, дырками и ожогами, что тело его без одежды приобретало какую-то причудливую сюрреалистичность.
– Чё пялитесь? – подмигнул нам Костыль. – Мужика красивого не видали никогда? Вон на тёлок пяльтесь, они хоть с сиськами!
И при этом он покраснел. Было ли ему неудобно за свою внешнюю уродливость или он просто стеснялся столь пристального внимания, я не знаю. Но было как-то дико, понимаете, что этот человек стесняется того, как выглядит.
Он приходил с сынишкой гулять в училище почти каждый день. Те, кто бывал в Севастополе, знают, что сентябрь там – самая золотая пора. Да и училище у нас было очень красивым – с аллеями, мраморными колоннами, каменными стенами. При этом занимало огромную территорию – гуляй, сколько душе влезет. И Костыль с сыном гулял. Он преображался в эти моменты почти до неузнаваемости – становился выше, как-то крупнее, что ли. И с его лица, обычно хмурого, не сходила лучезарная улыбка. Завидев их издалека, мы подбирали животы, переставали косолапить и переходили на строевой шаг, выпячивая грудь.
– Здравия желаем, Иван Дмитриевич! – радостно и торжественно отдавали мы честь, хотя Костыль был в гражданской форме, да и вообще в запасе. Но нам, на каком-то животном, неосознанном уровне казалось, что от этого нашего простого, но искреннего представления Костыль в глазах сына будет выглядеть как-то значительнее. Это я сейчас так думаю, когда анализирую, а тогда мы просто задирали вверх подбородки и прикладывали к выгоревшим пилоткам выгнутые наружу, по военно-морской моде, ладони.
– Здорово, сынки! – радостно протягивал нам свою ладонь Костыль, и сынишка его тоже тянул свою маленькую ладошку, и мы бережно, но крепко сжимали её, стараясь не улыбаться от этих восторженных детских глазок. Пусть же знает, что моряки – это суровые, как гранитные камни, люди, которых не растрогать голубыми детскими глазёнками, но папу его мы вон как уважаем и даже немного кланяемся при рукопожатии. Сынишке этому сейчас лет тридцать уже, и наверняка он не помнит этих моментов, но, надеюсь, что неосознанно всё-таки знает, что отец его был крайне уважаемым человеком.
Когда Костыль вёз нас на практику на Севера, такой случай произошёл с ним в аэропорту: его не хотели пропускать на борт самолёта. Прошёл он через рамку – звенит. Вывернул карманы, прошёл – звенит, разделся до майки и спортивных штанов, прошёл – звенит.
– Да