– Наверняка ничего дурного. Наша барышня на такое не способна. Мама ее совсем не знает.
– А плакала она как… Мне страшно стало.
– Да, это было ужасно. А как мама на нее орала. Это подлость, говорю тебе, это подлость и больше ничего.
Она даже ногой притопывает от негодования. В глазах у нее слезы бессилия. В этот миг в детскую входит барышня. Вид у нее очень усталый.
– Девочки, после обеда у меня сегодня много дел. Вы побудете одни, я ведь могу на вас положиться, верно? А вечером я к вам снова зайду.
Она уходит, даже не заметив, насколько девочки взволнованы.
– Ты видела, какие у нее глаза? Совсем заплаканные. Не понимаю, как мама могла так с ней обойтись.
– Бедная барышня.
Снова эти слова, с жалостью, почти сквозь слезы. Девочки стоят как убитые. Но тут в детскую входит мама и спрашивает, не хотят ли они поехать с ней на прогулку. Девочки отнекиваются, прячут глаза. Они теперь боятся матери. А кроме того – они возмущены, что та ни словом не обмолвилась об уходе барышни. Нет, лучше они побудут одни. Зато после ухода матери они, как две ласточки в тесной клетке, мечутся по комнате и, кажется, вот-вот задохнутся от удушья умолчаний и лжи. Они подумывают даже, не пойти ли сейчас к барышне, расспросить ее, все у нее выяснить, уговорить остаться, сказать, что их мама не права. Но им боязно ее обидеть. А кроме того, им еще и стыдно: ведь все, что им известно, они вызнали украдкой, подслушиванием и подглядыванием. Значит, придется делать вид, будто они ничего не понимают, прикидываться дурочками, наивными дурочками, какими они были две-три недели тому назад. В итоге они так и остаются одни, и день ползет до вечера бесконечно, в тягостных раздумьях, в детских слезах, а еще с этим жестоким голосом в ушах, с этой злобной, бессердечной отповедью их матери и неистовыми, безутешными всхлипами барышни.
Вечером барышня ненадолго заглядывает к ним – только чтобы пожелать спокойной ночи. Девочки с трепетом провожают ее глазами, хотят остановить, сказать что-нибудь. И тут вдруг, уже в дверях, барышня, словно одернутая этим беззвучным окликом, снова останавливается и оборачивается. И что-то светится в ее долгом, грустном, влажно поблескивающем взгляде. Она порывисто обнимает обеих девочек, которые тут же начинают реветь, еще раз целует их и быстрым шагом выходит.
Девочки заливаются слезами. Они чувствуют: это было прощание.
– Мы больше не увидим ее, – всхлипывает одна. – Вот увидишь, завтра из школы вернемся, а ее уже не будет.
– Может, нам позволят потом ее навестить. И она, конечно, покажет нам своего ребенка.
– Конечно. Она такая добрая.
– Бедная барышня! – И снова этот вздох, ставший спутником их собственной судьбы.
– Ты хоть представляешь, как теперь все будет, без нее?
– Я другую барышню никогда полюбить не смогу. Я уже сейчас, заранее ее не выношу.
– Я тоже.
– Такой доброй у нас никогда не будет. А потом…
Она