– Ну, я скажу: Кувердяев – фальшивый и злой.
Он прошел, не сгибая колена, к стене, где обои лиловолистистые, с про́криком темно-малиновых ягод над ним рассмеялися: про́криком темно-малиновых ягод; рассеянно ягоду он обводил карандашиком.
– Разве не видите сами?
Дубасил словами по ягоде.
– Да, как же можно… Ведь – деятель он, так сказать…
Все же, чем-то довольный, – ладони потер:
– В корне взять…
По-простецки пошел, повисая плечом, – сложить плечи в диван и оттуда нехитро поглядывать: широконосым очканчиком.
– Э, да вы, папочка, – вот какой: хитренький, – заворкотала, как горлинка, Надя.
– Ах, что ты!
– Вы сами же рады тому, что я так отзываюсь о нем.
И она распустила пред зеркалом густоросль мягких, каштановых прядей.
– Зачем представляетесь!
Ясно прошлась в его душу глазами:
– Довольны?
Улыбкой, выдавшей хитрость, расплылся и он.
– В корне взять…
И молчал, и таскал из коробочки спички: слагать – в параллели, в углы и в квадраты; подыскивал слов: не сыскались; безгранилась мысль – потекла в подсознание.
Прыснуло дождичком; дождичек быстро откапелькал.
Встал и побацал шагами:
– Да, да, знаешь ли…
И удивлялся – в окошко: блуждание с лампой из окон соседнего домика взвеивало чертогоны теней на заборике.
– Знаешь ли ты, – непонятно… Куда все идет?
Там лиловая липла – в окошке.
– Утрачена ясность.
Побацал: сел снова.
Представился Митя, двоящий глазами, такой замазуля, в разъерзанной курточке, руки – висляи, весь в перьях: там он улыбался мазлявым лицом, когда Дарьюшка мыла полы, высоко засучив свою юбку: стоял и пыхтел, краснорожий такой; тоже – утренний шепот: «Пожалуюсь барыне».
– Дарьюшка, знаешь ли, – как-то… Пятки́ получает…
– Какие пятки́?
– Я о Митеньке.
Пальцами забарабанил он: тра́-тата, тра́-тата, тарара́-тата.
– Да-с – тарара-тата.
Слышались в садике жуликоватые шепоточки осин.
– Молодой человек, – в корне взять, – и понятно… А все-таки, все-таки…
Но про свое наблюдение с Дарьюшкой – нет: он – ни слова; ведь Наденька – да-с, чего доброго, – барышня… Так, повидавшись бессвязными фразами с ней (Кувердяев, невнятица, Митенька), взял со стола он нагарную свечку:
– Ну, спи, спи, дочурочка.
Чмокнулся.
Со́-света снова в глазастые черни ушел он: в тяжелые гущи вопросов, им поднятых.
Надя сидела под пальмами; тихо глядела на бисерный вечер, где месяц, сквозной халцедон, вспрыснув первую четверть, твердился прозрачно из мутно-сиреневой тверди.
А время, испуганный заяц, – бежало в передней.
……………………
Стремительно холодом все облизнулось под утро: град – щелкнул, ущелкнул; дожди заводнили, валили листвячину; шла облачина по небу; наплакались лужи; земля-перепоица чмокала