Я собираюсь с силами – я настроена решительно.
– Просто… ты все время уезжаешь в командировки. Мы к этому привыкли. Почему ты больше никуда не ездишь?
– Раньше о тебе заботилась мама, – говорит он, пытаясь скрыть боль в голосе.
– Мне почти шестнадцать. Я уже много лет остаюсь дома одна.
– Ли, дело не в том, насколько ты взрослая или самостоятельная. А в том, что… нам нужно больше времени проводить вместе. Особенно учитывая обстоятельства. Я хочу, чтобы мы… больше разговаривали. – В его глазах появляется проблеск вины.
Я делаю глубокий вдох.
– Хорошо, я как раз хотела с тобой поговорить кое о чем.
Папины брови приподнимаются на пару миллиметров, но он явно испытывает облегчение.
– Ладно, – осторожно произносит он. – Валяй.
9
Уже в следующую секунду я достаю из тайного места под диваном посылку.
– Я знаю, ты не веришь в то, что я рассказала тебе про маму, – начинаю я и кладу на кухонный стол коробку, придвигая табуретку.
Папа закрывает глаза и принимается пощипывать двумя пальцами переносицу.
– Сны иногда кажутся невероятно реальными. Неважно, как сильно ты хочешь, чтобы они оказались правдой – это не так…
– Но ты можешь хотя бы взглянуть? – говорю я ему. – Птица снова была здесь. Она принесла эту коробку.
Он смотрит на меня с мучительным выражением на лице.
– Ли.
– Я серьезно!
– На упаковке нет никаких почтовых ярлыков, – медленно произносит он.
– Просто послушай. – Я пытаюсь подавить злобу. – Я понимаю, что это звучит глупо.
Он качает головой.
У раздвижных дверей, ведущих в задний двор, мяукает кошка, и папа толкает стеклянную половину, чтобы ее выпустить. Мэймэй беззвучно проскальзывает в проем – словно демонстрируя, что больше не в силах выносить наш разговор.
Дверь захлопывается.
– Как ты относишься к тому, чтобы еще раз сходить на прием к доктору О’Брайану…
Я крепко стискиваю зубы и снова разжимаю их.
– Пап, просто посмотри в коробку. Пожалуйста.
Он издает стон отчаяния и срывает картонную крышку. Движения его рук замедляются, когда он видит содержимое. Аккуратная связка пожелтевших писем. Стопка потертых фотографий; почти все – черно-белые. Папа ослабляет шнурок бархатного мешочка: из него струйкой вытекает серебряная цепочка, а следом за ней – сияющий камешек нефрита. Это что-то прочное и тяжелое, размером почти с папин большой палец. Искусно сделанная спящая цикада.
Отец вдруг сдавленно охает. Он узнал эту цепочку – так же, как и я.
Это цепочка, которую моя мать носила каждый божий день.
– Откуда она здесь? – шепчет он, проводя пальцем по крылу. – Я ведь выслал все почтой.
– Она сказала, что коробка – от моих бабушки и дедушки.
Папа хмурится и моргает, глядя на меня. Он кажется пожилым и уставшим.