Петров схватил Ксению за руку. Метнулся в сторону. Обрыв, ущелье, змеившееся меж гор – не спуститься. Он задвинул Ксению за спину. Что делать дальше? Сражаться? Договариваться? Как и о чем? Он яблоко откусил, ну эту, Тланч-Атуа-Леле, а они обиделись? Аборигены окружали. И у каждого в руках дротик, тесак, дубина. У каждого в руках смерть. Его, Петрова, смерть. И смерть его женщины. Ему не спасти ее.
Вдруг стоявший первым уронил серп и рухнул на колени. Вслед за ним повалились остальные. Коричневые руки дружно вскинуты вверх, из глоток рвется единый вопль:
– Ксатль-Туатле!
Все глаза устремлены на Петрова.
Или нет? Не на него. Выше. Они смотрели чуть выше его головы. Из глаз текло удивление, плавилось восторгом, чистым, горячим и сверкающим, как жидкое серебро.
Гена медленно обернулся: прямо над обрывом парила крылатая. Крылатая кто? Тварь? Валькирия? Богиня? Перепончатые серые крылья, когтистые длинные пальцы рук. Или все-таки лап? Вытянутое вперед лицо. Или морда? Зубастая пасть. Рыжий вихрь волос. И прямо перед носом Петрова – легкие сандалии Ксении, шнуры плотно охватывают волчьи лапы.
– Ксатль-Туатле! – дружно выдохнули глотки во второй раз.
«Зови меня Ксатль-Туатле. Это хорошее имя», – шепнула память. И в мозгу вспыхнуло: «Боевой модификант-трансформер! А я всегда думал, это фейк».
Перепончатый парус дрогнул: крылатая поднялась чуть выше. Он произнесла длинную фразу, и все воины уткнулись лицами в землю. Взмах, и она налетела, подхватила Петрова, прижала к себе. Гора оторвалась от подошв и стремительно провалилась вниз. Небо, ветер, мерное движение крыл, жар сильного горячего тела за спиной, крепкое объятие, сжавшее его грудь. Далеко внизу – зеленое покрывало степи. И стремительно падающее за горизонт местное солнце. Вряд ли крылатая сумеет догнать его.
Когда Петров ощутил под ногами лужайку возле нелепой башни, ночь уже перестала быть непроницаемой. Ее чернила размывались, бледнели. Лес еще был черен, но небо над ним уже тронула заря, провела одним пальцем, пустив по краю розоватую каемку. Ксатль-Туатле, сложив крылья, ковыляла к дому, на ходу оплывая, становясь Ксенией. Гена задержался на крыльце, присел на ступеньку. Заходить внутрь, видеть, как Ксения мечет из десублиматора на стол дымящиеся, едва прожаренные куски мяса, как она быстро заталкивает в себя пищу, восстанавливая белковый баланс, не хотелось. Ночь таяла, и вот уже очнулись птицы – свистнуло, цвиркнуло, ухнуло, и пошло орать на весь лес: «Мы проснулись! Мы живы! Мы счастливы! И так будет всегда!»
Птицы… Петров представил, как дева-птица, раскинув перепончатые крылья скользит в восходящем потоке воздуха, кружит над степью. Высматривает. А потом срывается вниз, падает на что-то пушистое, пищащее. Рвет когтями, впивается в горло. Жрет. Его замутило.
Зайти в дом все же пришлось. Ксения сидела за столом. Перед ней была только чашка чая. Уже успела и поесть, и прибрать. Петров устроился напротив. Надо было разговаривать. Проговорить то новое, что встало между ними.
– Ты модификант-трансформер?