– А нам, нашей многоуровневой машине под защитой черепной коробки, так и хочется сложностей: смысла жизни, любви, признания…
Цезарю абсолютно не хочется признания. Цезарю хочется обратно в террариум.
– Признание… Я его получу, Цезарь. Мое имя будет во всех заголовках. Я не такой как все они, не стану сидеть в офисе с восьми до пяти, готовить ужин, лениво тупить перед теликом, играть с детьми, а по выходным пить пиво с шашлыками на даче у друзей. Я был рожден для абсолютно другой жизни.
Это отец может вести скучную жизнь посредственного адвоката, это мама может кипами строчить свои посредственные романчики. Я – из другого теста.
Цезарь с удовольствием возвращается в террариум. Он все равно хороший собеседник, то, что мне нужно.
Родители за стеной скандалят. Судя по звону, мама демонстративно принялась бить тарелки.
В детстве, помню, я этого пугался. Меня тревожили их ссоры, шум, битье посуды. Я сидел под одеялом, и молился, как учила бабушка, и том, чтобы это прекратилось.
Бабушка всегда говорила, что, если очень хорошо попросить Бога, он обязательно откликнется. Если ты хороший человек, конечно.
Однако, то ли я нехороший человек, то ли Бога нет, но он так ни разу не откликнулся.
– Ты ни во что меня не ставишь!
Бум! Минус тарелка.
– Ты забыла свое место!
Бум! Надеюсь, это не моя любимая чашка. Только не снова.
Сейчас мне больше не страшно, и я больше не молюсь. Но я думаю, лучше бы они развелись. К чему терзать и себя и меня? Многие говорят, что развод – это плохо, нужно сохранять отношения ради семьи, ради детей… Но что, если семьи уже попросту нет? Если брак разваливается, и даже суперклеем его не склеить, к чему всех мучать? Мучать себя тем, что я буду жить с этим человеком «ради», мучать детей, что они видят эти бесконечные скандалы и ссоры «ради»… Ради чего? Лучше бы они развелись и один из них стал бы «воскресным родителем».
Интересно, любят ли они еще друг друга?
Мысли о любви неизбежно наводят меня на мысли о Катерине. Катерина кажется мне абсолютно неземной, не такой, как все остальные.
– Могла бы она полюбить меня?
В наступившей тишине мои слова звучат жалко и виновато, точно мне самому неловко говорить об этом.
– Что касается любви… – Цезарь замирает на ветке, внимательно смотря на меня, точно ему очень интересно слушать про тонкости человеческих отношений. – Никто не станет любить тебя, если ты – сломан. Если ты сложный, если ты грустный или проблемный.
– Никто и не обязан, – Цезарь отвечает мне смешным, басовитым голоском, и быстро прячется за веткой, точно смущенный собственной смелостью.
– О любви можно говорить долго, – я старательно