– Канители не будет, – сказал я. – Ремонт надо сделать.
– Кто ж сделает? – жалостливо сказала Нюра. – Надо ли?
– Надо, – сказал я.
– Разве сестра моя, Шура… на стройке работает.
– Пусть будет Шура.
С сестрой Шурой, подумал я, дело иметь спокойней, чем с неведомыми мужиками. Сестра Шура не будет каждое утро канючить на опохмелку, убеждая, что, дескать, без этого работа будет не та.
– Только она далеко сейчас, в Юго-Западе… знаете, где это строют, за Автовом?
– Ничего! На метро четверть часа.
Даль, в какую сестре Шуре предстояло тащить со стройки инструменты и ворованный материал, должна была обойтись мне дороже.
– Ничего, – сказал я.
– А мебель?
Разговор начинал меня утомлять.
– То, что в кухне, возьмите себе. Остальное я вывезу.
– Так когда ж это будет? и сколько всего вывозить!.. – закручинилась Нюра, ощутимо начав с напряжением вспоминать, какое добро находилось на кухне…
– Поминки сегодня?
– Сегодня, – быстро сказала Нюра.
– Звоните сестре своей Шуре. Завтра вечером пусть начинает.
– Ой, – сказала вдруг Нюра. – А Людочка? Там же Людочка с ним живёт.
Я помолчал.
– Прописана?
– Нет! не прописана и не расписана… Но она с ним давно, года три живёт…
– До свиданья, – сказал я и положил трубку.
II
Наутро, около девяти часов, в синих, неуловимо светлеющих сумерках, выпив тёплого пива у тепло освещённого ларька в переулке возле Сенной, я вышел на Фонтанку. В эту тёмную, морозную зиму со мной что-то произошло. Спавший всегда до полудня, я вдруг перестал работать ночами, ночная работа стала безрезультатной. Ночами я спал, глубоко и спокойно, и просыпался рано, в пятом, шестом часу. Фонарь светил в заиндевевшее окно. Не зажигая света, я включал свой большой и длинный приёмник, закуривал, с удовольствием глядя, как наливается светом панель. Играла музыка. Женский голос рассказывал мне о том, что приключилось в мире. Утешительного происходило мало. Грязные новые танки лязгали в тихих тропических утрах по улочкам непроснувшихся городов, армады шли хмуро по океанам, раздавливая присмиревшую на рассвете волну, злые со сна механики поднимали зловещие светлые самолёты на палубы, залитые росой. Я видел эти армады в Атлантике, и в Индийском… приятного маловато. В полутьме, освещаемой мягко шкалой, я курил и слушал про авианосцы, и меня уводило другое: рассветы спокойных широт. С рассветом над серым, наметившимся горизонтом поднималось и разгоняло усталость и дурь освещённой шкалами ночи дыхание утреннего, неясно зелёного океана, хорошо, если день будет серый, неяркий, в такой день, несущий до сумерек оттенки рассвета, захочется вдруг сочинить