Сии дементоры, сии назгулы очень долго хранили молчание, продолжая стоять с воздетыми верхними конечностями, и со стороны казалось, будто эти застывшие тряпичные изваяния весьма больны – возможно, не физически. Тот, кто их призвал (ибо вряд ли в это гиблое, пропащее место придут по своему желанию), точно околдовал их сильными чарами, ибо эти странные безумцы даже не дышали, словно они – натуральные умертвии, выбравшиеся-таки из своих злосмрадных могильников.
Немного погодя, чёрные привидения усилием мысли приподнялись, оторвались от земли, и вот – их стопы ныне в воздухе1. Тогда, вдруг взявшись за руки, эти шестнадцать учинили хоровод, и песнью их являлся то приглушённый гортанный рокот, то тихий-тихий шёпот; медленный, устрашающий, пугающий, настораживающий и вызывающий иные, то противоречивые, то однозначно негативно-отрицательные помыслы в сердцах тех немногих, кто их слышал – но таких было до крайности мало; ещё скуднее было число тех, кто понимал то, что бормочут злыдни, и тревога отныне навсегда среди них. Большинством же зрителей и слушателей были лишь некоторые пернатые создания, да всякие гады, что водятся в трещинах высоких гор. Таким образом, можно счесть, что кружение чёрных мантий прошло почти незаметным.
И проснулась едва успокоившаяся ночная неясыть, и встрепенулась вся. И учуяв недоброе, на всех крыльях полетела к ближайшему лесу, и стала биться своими взмахами о красиво изрезанные ставни окон в королевском дворце.
– Чего надобно тебе? – Удивлённо поинтересовался эльфийский король у прилетевшей совы.
Разбуженная искусственным ветром птица с утёса была столь напугана, что не смогла толком ничего рассказать, но владыка Мудрых понял её без слов.
– Сие есть чепуха и сущий бред, – Изрёк король-эльф Даннор. – Что с того, что пугала предрассветные устроили себе шабаш? Я не думаю, что в них вложен истовый вред; боюсь, всё это не более чем развлечение, ведь и злым духам не чужд праздник да веселье. Ступай, и не морочь мне голову впредь! Бестолковая птица…
Тем временем зловещие чернецы прекратили свой хоровод – но лишь затем, чтобы вращать его теперь уже против часовой стрелки. После, они опустились на землю, и снова вытянули свои руки, и возложили их на алтарь – но не одновременно, а по очереди, и ожидание очереди равнялось речи, произносимой тем или иным восставшим из преисподней свирепеем, и речь каждого из них походила на страшную, ужасную клятву – горе тому, кто подслушал её, ибо вначале в жилах стынет кровь, а немного погодя – дикая, мучительная смерть.
И сказал первый:
– Клянусь распространять мор на земле, и инструментом моим да будет пища; я прикинусь придорожным трактирщиком, и мимо моей похлёбки не пройдёт ни один живущий – ни сытый, ни голодный. От еды моей