Ты вот точно такой же, как провинциальные деятели культуры, знаешь, бывают. Такой же восторженный… И манера говорить у них необычная – до седых волос все эпатировать пытаются. Они еще все такими кружками существуют и постоянно друг друга хвалят. Они хэнии друг для дружки. Кто-нибудь стишок прочтет – все вопят: хэниально! Признайся, ты ведь тоже себя чувствуешь хэнием?
После этой фразы, сказанной ни с того ни с сего, но с ехидным хихиканьем, у Илюши надолго отпала охота беседовать с Дарьей. А Дарья, срезав его, теперь ему свысока сострадает: ничего, мол, ты в общем-то малый хороший… Но дела иметь с ним – нет, ей не хотелось бы. Понимаешь, у него гнильца внутри есть. Все его умничанье от этого. Но как он в себе неуверен. А эти ужимки – потуга развязности… Иногда он просто несносен бывает – концерт для трех бубнов с гнусавым оркестром.
А ПОЧЕМУ ТЫ ВООБЩЕ ВЗЯЛАСЬ ЕГО АНАЛИЗИРОВАТЬ, А?
Однако Илью любят дети. Особенно дети чужие, к которым ему не приходится применять воспитательные меры суровости. А он – нельзя сказать, чтобы он особенно любил детей, но – он сам становится с ними почти что ребенок. Не замечая того, сам впадает в детство, что детям весьма импонирует. Машенька, Дарьина дочка, уже на другой день была без ума от Слепнева и бредила только тем, когда же, наконец, появится дядя Илюша? Дядя Илюш, а пойдем, где игровые автоматы – ты мне флакончик духов выиграешь. Можно, мама? Оставь-ка дядю Илюшу в покое. Ты что это? Да, брат, ты ее приворожил, видно. Она без отца соскучилась. На тебя запасы любви переносит. Ты пока что не очень устал? Илюша совсем не устал, даже рад.
Машка на мать очень мало похожа. Только временами похожа, когда Дарья сбрасывает покрывало своей стервозности. Нет, вообще-то она не такая уж стерва. Напротив, бывает очень мила, когда в ней играет задорный бесенок – тот же самый, что в дочери. Но хоть Дарье нет еще и тридцати лет, в облике ее и характере начинают уже проступать явственные черты архетипа кавказской матери – женщины строгой, без возраста, на многое готовой пойти ради потомства.
А обратил ты внимание, что когда она с тобой разговаривает, голову держит все время повернутой чуточку вправо? Дело не в этой вот небольшой деформации ее лица – это ерунда – нет, она по-моему, правый глаз прячет. Держит его немного в тени. Потому что он неподвижный, холодный и злобный, даже когда она смеется. Ее портит этот дурной глаз, и она это прекрасно осознает. Потому и старается смягчить впечатление, убрать эту сторону своей души на задний план, за переносье, и уж оттуда выглядывает настороженно, затравленно. И на переднем плане тонким налетом – кокетство, игра, озорство. Она ведь даже улыбается одной левой половиной лица. Это забавно – попробуй поймать ее взгляд, когда она будет смотреть куда-нибудь влево.
УВИДИШЬ ОДИЧАВШУЮ СУКУ
Я всегда бабушку очень любила. И маму, конечно, но бабушка – это особое. Такое, знаешь… уголок в моем сердце. Святое!