Глава первая. Спокойствие
Мало кто из жителей северной столицы мог бы с уверенностью сказать, когда именно, в каком году, возвели на Московском Проспекте здание «общества с ограниченной ответственностью» и зловещим названием «Спокойствие», развалив для этого два дома. Некоторые ворчали, что вот, де, хорошие были дома, добротный «сталинский ампир», а построили вон чего. Так помнилось – что именно «сталинский ампир», а не барокко, неоклассика, или модерн. Даже какие-то белые колонны рисовались в памяти людей, дорические, и фронтоны с мощными барельефами над входами. Колесницы какие-то. С другой стороны – сталинский ампир и колесницы? Какие колесницы, зачем? Но, наверное, колесницы. Не паровозы ведь.
А новое здание заставляло почему-то прохожих нервничать, прятать глаза, засовывать руки в карманы пальто и курток, и пытаться думать о чем-то отвлеченном, о теплом взморье, о ласковом прибое, о проникновенной музыке времен романтиков, а то и ранее, об устрицах и белом вине, и веселых привлекательных особях противоположного пола вокруг. Восьмиэтажную коробку собрали из стали, бетона, и темного стекла, и высилась она, темная, неприятная, над Московским Проспектом надменно, будто презирала соседние дома, прохожих, сам Московский Проспект, весь город, с которым не имела и не собиралась иметь ничего общего.
На пятом этаже здания находился просторный безликий кабинет Людмилы Сергеевны Рубинштейн: со множеством прямых углов и прямоугольной мебелью, с «дизайнерскими» светильниками по периметру, похожими на клизмы в водосточных воронках. Дабы не выглядел кабинет чересчур монотонным, на стену повесили фотографию в рамке: в светло-коричневых тонах, ретро, изображала фотография людную улицу времен Бель Эпокь (по франко-американскому счету), с любопытными витринами и вывесками и громоздким трамваем в центре композиции.
Коллеги поговаривали, что Людмила Сергеевна является прямым потомком того самого Рубинштейна. Не польско-еврейского Рубинштейна, а русско-немецкого, который пианист. Впрочем, польско-еврейский Рубинштейн тоже был пианист. Но русско-немецкий был еще и композитор, и писал оперы. И почему-то принципиально отказался дирижировать премьерой фортепианного концерта Петра Ильича Чайковского. Наверное все-таки он был еврей. Хотя сама Людмила Сергеевна, когда к слову приходилось, сей факт отрицала. Обрусевший немец, звали Антон. И брат был, Николай. Тоже пианист и композитор. Но я им не родственница. И польско-еврейскому Рубинштейну тоже не родственница.
В. Перов. Портет Антона Рубинштейна
Справа от стола Людмилы Сергеевны высилась симпатичная карибская пальма в кадке. В ствол пальмы по просьбе Людмилы Сергеевны два кряжистых таджика, переговариваясь по-таджикски, ввинтили два шурупа и повесили на них мишень для игры в дартс.
Сама Людмила Сергеевна была когда-то красивой женщиной, но ухаживала за собою на протяжении многих лет так тщательно и с таким упорством, что во всех чертах лица ее заключалась теперь легкая степень искусственности. Волосы свои – неизвестно, какого они были цвета изначально, а сейчас блондинистые – Людмила Сергеевна аккуратно подкрашивала в парикмахерской, и цементировала – иногда сама – специальным аэрозольным составом, придавая им нужную с ее точки зрения форму, с уклоном в ранний футуризм, а когда поправляла их, то делала это очень осторожно, концами указательного и среднего пальцев правой руки.
И вот теперь, в полдень, сидя за прямоугольным столом, Людмила Сергеевна улыбалась холодной улыбкой Рылееву – красивому мужчине под сорок, подтянутому блондину в элегантном костюме, уверенному в себе, с бесстрастным в данный момент выражением лица.
И говорила Людмила Сергеевна так:
– Объединение состоялось, Рылеев. Это теперь неотменяемый факт. Откровенно говоря, вступление новой администрации в права означает, что все, что происходило раньше, не имеет более юридической силы.
Рылеев спокойно отвечал:
– Мы ведь говорим о жилье. Дом квартирный, а в квартирах люди живут, Людмила. Люди. С чаяниями, предубеждениями, мыслями всякими. Из крови и плоти – люди. Жилье.
– Это в тебе говорят сословные предрассудки, Рылеев. В твоем возрасте следует быть более космополитичным. Квартира в пятиэтажной дыре в Купчино – жилье. Фанерный сарай у черта на рогах, за Ржевкой – тоже жилье, возможно даже отчий дом. А пятнадцать комнат, кои занимают целый этаж и стоят около миллиарда условных единиц – это, Рылеев, беспроигрышное капиталовложение, а не жилье. А то, что в комнатах этих можно жить – если, конечно, хватает денег оплачивать услуги – это просто совпадение.
Говоря все это, она встала, обошла стол, и принялась прохаживаться туда-сюда, наклоняя голову из стороны в сторону, упражняя мышцы стареющей шеи. И продолжила:
– Дополнительная выгода тебе – если ты, конечно, сумеешь убедить остальных жильцов продать квартиры – получение процента от сделки. Сумма немалая. Я бы показала тебе графики, но ты нос воротишь.
Присев на край стола, она скинула один туфель