– Никаких сладостей, – ответил он. – Только… пакости!
Дверь загрохотала!
Дом содрогнулся, пролился дождь пыли.
Пыль снова повалила клубами и хлопьями из водосточной трубы, словно нашествие пушистых кошек.
Пылью пахну́ло из отворенных окон. Пыль выбивалась из-под половиц под ногами.
Мальчики вытаращились на запертую парадную дверь. Марли на дверном молотке не хмурился, а зловеще усмехался.
– Что он сказал? – спросил Том. – Никаких сладостей, только пакости?
Зайдя за угол, они изумились хаосу звуков, которые издавал дом, – шепотам, шелестам, скрипам, кряхтеньям, стонам и бормотаниям. И ночной ветер позаботился о том, чтобы мальчики всё расслышали. С каждым их шагом большой дом склонялся к ним, тихо стеная.
Они обогнули дальний торец дома и остановились.
Ибо там возвышалось Древо.
И такого Древа они в жизни не видывали.
Оно стояло посреди просторного двора, позади ужасающего дома. И вздымалось в небо на сто футов, превыше самых высоких крыш, могучее, ветвистое, щедро усыпанное красными, бурыми, желтыми осенними листьями.
– А что это, – прошептал Том, – а-а, смотрите, что это там на дереве!
А Древо было увешано тыквами всех форм и размеров, оттенков и полутонов, и дымчато-желтыми, и ярко-оранжевыми.
– Дынное дерево, – предположил кто-то.
– Нет, – возразил Том.
Ветер дул в высоких ветвях, бережно роняя наземь их пестрое бремя.
– Древо Хэллоуина, – сказал Том.
И оказался прав.
Глава 5
На Древе росли не просто тыквы. На каждой был высечен лик. И ни единый лик не повторялся. Одно око чуднее другого. Носы с каждым разом всё отвратнее, ухмылки – чудовищнее.
Высоко, на каждой ветке Древа, должно быть, висела целая тыща тыкв. Тыща усмешек. Тыща скорченных рож. И вдвое больше пронзительных и косых взглядов, подмигиваний и морганий из свежепрорезанных глазниц.
И прямо на глазах у мальчишек произошло кое-что еще.
Тыквы принялись оживать.
Одна за другой, снизу вверх, начиная с ближайших тыкв, во влажных внутренностях стали зажигаться свечи. Сначала эта, потом та, еще и еще, и дальше вверх, и по кругу, три тыквы здесь, семь – повыше, дюжина – гроздью – за ними, сотня, пять сотен, тысячи тыкв воспламенили свечи, озарив свои личины, явили пламя в квадратных, круглых или странно скошенных глазищах. Огонь трепетал в зубастых пастях. Из ушей вылетали искры.
И откуда-то два, три, может, четыре голоса шепотом затянули нараспев что-то вроде старинной матросской песни о времени, о небесах и о Земле, которая поворачивается на другой бок, чтобы уснуть. Водосточные трубы выдували дурман:
Мощное раскидистое Древо…
Голос заструился дымком из трубы на крыше:
Сверкая, заслонило небо…
Из распахнутых окон выплыли паутинки:
Ты