Где-то неподалеку повторялся хруст веток и шелест листьев – так звучали шаги в лесу. Они то приближались, то отдалялись, но, все же, понемногу затихали, пока не пропали вовсе. Еще несколько долгих минут прошли в тишине. Было до ужаса страшно пошевелиться, даже пальцем, даже проглотить слюну. Иначе звук разнесется так далеко, что все узнают, где она прячется. Мэри казалось что вот-вот рядом вновь послышатся тяжелые мужские шаги. Но их все не было. Наконец она решилась. До скрежета стиснув зубы, Мэри выглянула из-за дерева. Преследовавшего ее отца видно не было.
Мэри облегченно вздохнула и вернула нож, который сжимала в руке, в подвязку на ноге. Если отец решил вернуться в деревню – она спасена. Правда, надежда на это такая блеклая, что проще поверить, что он появится в любой момент. Значит ничего не остается, кроме как идти дальше, глубже в лес. К месту из снов. К ней.
Николас сдавленным стоном напомнил о себе. Мэри до сих пор крепко обнимала брата. В его заплаканных глазах было что-то неразборчивое: то ли обида, то ли смирение. Но, в тоже время, и искреннее доверие. Проще говоря беспомощность. На лице остался отпечаток ладони, а на щеках соленые следы. Удивительно как легко он согласился сбежать из дома. Мэри всего лишь сказала, что нет другого выбора, нужно спасаться от смерти, и Николас тут же увязался за ней, как щенок, которого накормили и приласкали. Может для него Мэри была больше похожа на мать, чем на сестру. Глубоко внутри, на мгновение, что-то острое укололо душу. Может быть совесть или жалость или стыд. Вновь что-то неразборчивое.
Когда мама хотела похвалить Мэри или утешить, то гладила ее по голове. Легонько, немного потрепав волосы. Мэри вытерла рукавом пот с лица Николаса и, немного помедлив, погладила его по голове. Николас улыбнулся. Невинная детская улыбка на фоне густого проклятого леса выглядела до ужаса ненастоящей.
Мэри тоже улыбнулась, но не брату, а всей этой нелепой ситуации. Отец всегда запрещал приближаться к кромке леса. А теперь она прячется здесь. Когда Мэри, глупая и маленькая, в первый раз ослушалась наказа, отец ее поколотил. Мэри выросла, вместе с ней вырос шрам над губой. С Николасом же, когда тот сбежал в лес, отец не был так строг. Может быть потому что всегда хотел сына. А может быть из-за того, что Мэри слишком напоминала ему супругу. Отец ее любил. Всем сердцем, всей душой. После рождения Николаса ее повесили за прелюбодейство. Каждое утро отец в молитвах благодарил господа за сына и никогда – за дочь.
Лес всегда, сколько себя помнила Мэри, называли проклятым. Слишком уж легко в нем заблудиться, как будто бы и так редкие тропинки жили своей жизнью, сами собой искривлялись, желали запутать человека. У этого места много тайн. Много опасностей он таит. Дашь слабину, проклятый лес распахнет клыкастую пасть, вцепиться так, что уже не выбраться. За долгие годы очень много людей исчезло. Со временем горожанам строго настрого запретили ходить в лес. Но запрет не касался лесников и охотников, которых, все же, становилось все меньше и меньше. Кто-то пропал. Кто-то струсил и сменил ремесло. Остались самые храбрые, отчаянные и безумные. Таким был отец Мэри и Николаса. Каждый раз собираясь в лес, он обязательно брал с собой большой острый нож, пороховницу с запасом пуль, ружье и железный крест.
Когда кто-нибудь из жителей исчезал, откуда-то из-за леса, а может быть из самого его сердца, поднимался ветер. И приносил на своих потоках настолько мучительные вопли, что разобрать женские они или мужские было попросту невозможно. Поначалу крик тихий, отдаленный, но чем сильнее дул ветер, тем громче он становился. Услышав его, жители собирались в церкови. Пастор дожидался всех до единого, запирал двери на засов и читал проповеди, пока люди, стоя на коленях, молились. Отчаянно, умоляя о прощении и спасении. Их губы двигались слово в слово. Даже лица обретали схожие черты. Яростные. Самоотверженные. Искаженные от ужаса.
Пока люди молились, пастор ходил меж ними с треххвостым кнутом. Тем, кто был недостаточно усерден, он рассекал спины. Мэри боялась, что на нее попадут брызги крови, или же юбка испачкается в крови, которая стекала из ран на дощатый пол. Рука отца тяжелее руки пастора, ненависть глубже, а боль от удара кнутом куда мучительнее. Однажды Мэри запачкала своей нечестивой кровью платье. Отец колотил ее с такой силой, что от боли потемнело в глазах, а потом, вдруг, боль растворилась вместе со всеми мыслями. Осталась пустота и дрожь. Если бы в тот момент ее повесили, как мать, Мэри была бы счастлива.
А через пару часов ветер стихал. Но, все же, крик не исчезал полностью. Он оседал на крышах домов, как роса и еще долго звучал в тишине.
Мэри и Николас продвигались все глубже в лес. Ближе к городу росли сосна и дуб. Но чем дальше, тем больше незнакомых деревьев попадалось, а в воздухе все время ощущался едва уловимый сладковатый терпкий аромат.
Твердая почва стала мягче. Шаги приобрели чавкающее звучание. Поначалу едва заметное,