Гридница тихонько ахнула. Не смутившись, Сеча продолжал:
– Да, ехать или идти! Главное – быть там, и как можно скорее. Заодно посмотреть, что это стало за воинство, как строит свои сражения. А повезет – и путь их дальнейший выведать. Думаю, Топорка снарядить можно, – воевода глянул прямо в лицо князя.
– Топорка! Да ведь верно, он же монгол! – глаза боярина Роговича блестели, лицо сияло.
– А вдруг уйдет? – с сомнением спросил кто-то.
– Уйдет? Топорок-то? Да вы что, братцы! – вскочил Трувор. – Да сколько раз я с ним половцев гонял! Друг он надежный!
– Он и мне говорил, – поддержал его Тимофей, высокий, статный дружинник, – что мы, русы, стали для него братьями.
– Да, своим стал у нас Топорок. А семья какая! Жена русская, а смотри, как ладно живут!
– Точно, деток-то наладили сколько, – раздался смешливый голос. Многие засмеялись.
– Но одного Топорка посылать нельзя, – заметил воевода. – Всякое может случиться. Да и дороги он не знает.
– Правильно, – поддержал Рогович.
– Кого? – спросил Сеча, потеплевшими глазами глядя на боярина.
Поднялся князь Всеволод.
– Думаю, для этого подойдет… – Он помедлил – и решительно докончил: – Аскольд!
– Аскольд! – изумилась гридница.
Даже у суровых дружинников, не раз смотревших смерти в лицо, и то дрогнули зачерствелые сердца. Аскольд! Воеводин сын! Единственный! Больше нет у воеводы никого близкого, это все, что оставила ему судьба от длинной, суровой, тягостной жизни. А потому сын для воеводы был самым дорогим существом.
На Андрея Сечу страшно было смотреть. Он весь ссутулился, словно на плечи навалили непосильный груз, лицо стало безжизненным. Он поднялся, опершись на стол, и обвел присутствующих затуманенным взглядом:
– Если други не возражают, быть посему.
Много, очень много воды утекло с тех пор. Но не могла она смыть из памяти людской слова воеводы, сказанные тогда на совете, почти обрекавшие на гибель единственного сына, надежду, опору…
Было это лета 1237, в месяце студене. Заканчивался для козельцев год, открывший счет кровавым столетиям унижений Русской земли.
Часть