– Позвольте дать вам маленький урок!
В бою совсем не дело – горячиться.
Расслабьте кисть. Уже ль пошла не в прок
Потеря шпаги? Глупо торопиться
Так на тот свет. Зачем дразнить клинок?
Играй по правилам, не суетись, дружок!
Собравшись с духом, катала вновь ринулся в бой, но, как и следовало ожидать, лишился шпаги во второй раз, а также получил царапину – клинок Халвуса рассек грудь, оставив не слишком опасную, но достаточно символичную рану, чтобы понять: он прекращает развлекаться.
– Чёрт! – вскрикнул игрок, глядя на окрасившуюся в пурпур рубашку.
Чужеземец же довольно взмахнул рукой, ибо импровизация его нынче складывалась на редкость филигранно:
– Ну, вот и кровь – намёк для торопыг.
И, коли ладите вы с собственным рассудком,
То я советовал бы поумерить пыл,
Признать неправоту и обратить всё в шутку.
Не то придётся мне проткнуть вас, как мешок,
Чтоб неповадно было мухлевать, дружок!
Остановившись у стойки, Халвус бросил трактирщику монету, и на столешнице тут же нарисовалась кружка янтарного пенистого. Опрокинув внутрь освежающий напиток, он продолжил декламацию, приглашающе разведя руки в стороны:
– Итак, вот грудь моя. Здесь – сердце. Ваш укол.
Взревев и выбросив тело в длинный выпад, шулер попробовал нанести удар, но устроитель поэтического вечера ловко увернулся, и шпага Никитича угодила прямёхонько в стеллаж полный бутылок. Зазвенело битое стекло. Загрохотали падающие полки. Трактирщик едва успел нырнуть под стойку, чтоб не быть нанизанным на острие разбушевавшегося пухляша, точно индюшка на вертел. Тогда Халвус прижал руку игрока к стойке и прошептал ему на ушко:
– Я здесь! Ау! Весь ваш, приятель. Ну же!
Попробуем ещё? Шаг…
Казалось, чужеземец, стреляющий рифмой и фехтующий преотменно, дирижировал толстячком, точно кукловод, дёргающий марионетку за ниточки, а тот, вопреки здравому смыслу раз за разом швырял себя по трактиру, ломая всё, что попадалось на пути, и ничего не мог с этим поделать. Очередной укол заставил лицо горе-вояки побагроветь буквально, ибо шпага просто застряла под мышкой иностранца, и вырвать её совершенно не представлялось возможным, какие бы телодвижения он не производил.
Видя, что дело неумолимо движется к развязке, Будраш кивнул перепуганному трактирщику, и тот скрылся за дверьми подсобки.
Халвус же стал вдруг неимоверно серьёзен. Прежнюю иронию и весёлость, будто корова языком слизала. Глаза сделались холодными и колючими, превратившись в два чёрных буравчика, а губы чеканно произнесли:
– Не в укор,
Застряла шпага… Да, дела всё хуже…
Острие