Материя любви. Дарья Михайловна Михайлова

вдохнул запах ее волос, он бы сразу же мыслями очутился в сосновом лесу.

      Она пахла осенью. Дождливым небом. Внезапным порывом ветра. Морским прибоем.

      Окружающих неизменно цепляли ее глаза, мимо которых невозможно было пройти, не заглянув в них. Они были глубокого серо-синего цвета, издалека напоминающими пенистые морские волны, а вблизи отдающими диким ураганом в мрачную февральскую ночь. Ее глаза, на удивление холодные, казалось, абсолютно не подходили всему остальному, что было в ней. Они резко выделялись из ее образа и потому магнетической силой приманивали мужчин.

      Это была женщина, которая позволяла себе чуть больше остальных. Она носила платья с вырезом, который открывал для прохожих больше, чем надо бы. Она не носила бюстгальтер, но ее шаг был непосредственен и свободен, будто она не замечала, что все представители мужского пола следили за движением ее груди. При дуновении ветра подол ее платья поднимался, оголяя ее бедра, а она невинным движением руки опускала непослушную ткань. Она не носила маникюр, не следовала последней моде, не красилась, за исключением нежно-розового, едва заметного блеска для губ, придающего ее образу какую-то негласную интимность.

      Дети тянулись к ней, как и все взрослые. Каждый раз, когда она показывалась на их горизонте, какой-нибудь ребенок обязательно вытягивал указательный палец в ее направлении и выкрикивал что-то наподобие «Тетя идет!!!». Она всегда была в центре внимания. Когда она оказывалась рядом, дети тотчас окружали ее, маленькими пальчиками хватали шелковый подол ее платья, с неподдельным изумлением вслушивались в глубину ее голоса, удивленно всматривались в ее загадочные глаза. Она не выражала активного одобрения их действиям, но и не сопротивлялась проявлению интереса маленьких созданий. Чаще всего она ненадолго останавливалась у группы детей, произносила пару ласковых фраз, подмигивала им или в шутку поднимала поочередно брови, тем самым вызывая еще больший восторг у юной публики, и продолжала идти дальше.

      Контрастно поведению с детьми она вела себя отстраненно и даже холодно с окружающими ее ровесниками и людьми старше. Она никогда не улыбалась проходящим мимо людям и при этом всегда смотрела им прямо в глаза, словно испытывая их силу воли. Сама того не подозревая, она держала всех, кто хотя бы мельком взглянул на нее, в своей власти.

      Она привлекла мужчин своей необузданностью, но ею же их и отталкивала. Боясь, ее желали. Ее сторонились, пытаясь подойти к ней как можно ближе. Она волновала сердца каждого.

      Она выглядела необычайно, дико красивой- за это ее любили, она была загадочной, требующей особенного отношения- поэтому никто ее не касался. Окружающие слишком боялись ее своенравия, поэтому лишь негласно вступали в ее культ. Они втайне для своих друзей возводили ее на пьедестал, были готовы молиться ей, преподносить жертвоприношения, как язычники перед идолом; но никто из них не осознавал, какую серьезную ошибку они совершали, возвышая ее над религией.

      За всю жизнь она не любила ни одного мужчину. Некоторым отдавалась в порывах страсти, позволяла называть себя нежными именами, делая этих мужчин самыми счастливыми на свете, однако сама она никогда никого искренне не любила- то ли потому что ее не научили этому навыку в детстве, то ли потому что она не хотела. Так или иначе, и любовь, и такие, как она- слишком сильные материи, чтобы ужиться на одном свете.

      II

      Темно-серый цвет ее матовых глаз преследовал меня всю жизнь. Ее запах, похожий на аромат леса после дождя, остался у меня в голове и давал о себе знать февральскими бессонными ночами.

      Впервые я ее встретил в школе. Мне было 10, как и ей.

      Это была до необычайности красивая девочка, в мутных глазах которой таилось нечто загадочное и недоступное для окружающих и этим пугавшее больше Марианской впадины или легенд о Лохнесском чудовище.

      Она появлялась в школе раз через раз, что удивляло меня, поскольку я переносил все ее действия на себя, и, если бы я осмелился прогулять уроки, мать непременно бы об этом узнала и наказала жестким ремнем. Однако ее никто не наказывал- по ней это было видно. Я знал, чувствовал, что за ее пропусками стоит нечто большее, чем просто нежелание учиться. Справедливости ради, стоит сказать, что она вовсе не входила в круг безалаберных троечников-хулиганов. Он училась хорошо и много читала. К слову, она всегда носила с собой какую-нибудь книгу с множеством закладок и заметками на полях.