История, которая закрепила меня в пожизненной эмоциональной изоляции от всего остального мира, приключилась со мной в детстве. Это был тот самый пресловутый определяющий момент, когда я осознал, что не могу доверять в этой жизни никому. Моя мать снова забеременела в 1960 году. Как и раньше, она впала в глубокую депрессию и целыми днями оставалась в кровати, спала, рыдала или молча лежала, зло уставившись в потолок. После рождения моей сестры Терезы ее состояние окончательно усугубилось. В результате София и моя тетка всегда находились рядом и следили за тем, чтобы с девочкой ничего не случилось. К несчастью, это привело к тому, что все совсем забыли обо мне. Однажды сломалась наша стиральная машина, и никто не обратил внимания на то, что Эвелин собрала в сумку грязные пеленки и взяла меня с собой в прачечную, которая находилась в соседнем здании.
После того как пеленки были постираны, мы с матерью поднялись по лестнице на крышу этого трехэтажного здания, где между телефонными столбами были натянуты веревки для развешивания белья. Мать выглядела нервной, возбужденной, она то начинала плакать, то вдруг злилась на что-то, вешала пеленки или вдруг срывала их и начинала махать ими, словно била кого-то по лицу, двигаясь все быстрее и быстрее, словно отбиваясь от того, что причиняло ей боль и мучения. Затем она вдруг успокоилась и стала пристально смотреть куда-то вдаль, словно человек, который принял какое-то важное решение.
– Смотри, там птицы, – сказала она, показывая рукой на деревья за домом.
Я повернулся посмотреть, но никаких птиц не увидел, но тут же почувствовал, как она обхватила меня руками сзади и подняла вверх. В какое-то мгновение я подумал, что она хочет помочь мне увидеть птиц или даже обнять и приласкать меня первый раз в жизни. Мое сердце замерло в ожидании.
Моя мать сбросила меня с крыши.
Я громко закричал, когда рухнул вниз на спутанные телевизионные и электрические провода, которые уберегли меня от падения на асфальт. Я в ужасе кричал, а Эвелин бегала туда-сюда по крыше, нервно оглядываясь по сторонам и приказывая мне замолчать. В конце концов, испугавшись того, что мои крики могут привлечь людей, она затащила меня на крышу и начала сильно трясти. Она сказала мне, что это была простая случайность и что я не должен рассказывать об этом отцу никогда, иначе он разозлится на меня, «ты понял меня?» Я кивнул. У меня текли сопли, я в испуге кивал и плакал.
Я ПОЗВОЛИЛ СЕБЕ ПОПЛАКАТЬ ОТ ДУШИ, ТОЛЬКО КОГДА ВЫТАЩИЛ ПОСЛЕДНЮЮ ЗАНОЗУ, ДА И ТО ПЛАКАЛ Я НЕ ОТ БОЛИ, А ОТ ОСОЗНАНИЯ ТОГО, ЧТО В МИРЕ НЕ БЫЛО НИ МЕСТА, ГДЕ Я БЫ ЧУВСТВОВАЛ СЕБЯ В БЕЗОПАСНОСТИ, НИ ЧЕЛОВЕКА, КОТОРОМУ Я МОГ БЫ ДОВЕРЯТЬ ИЛИ ХОТЯ БЫ РАССКАЗАТЬ ОБ ЭТОМ.
Той ночью, пока пьяный отец метался по квартире, где-то белугой завывала мать, а бабка изрыгала очередные проклятия, я сидел на полу ванной комнаты и с помощью маникюрных ножниц вытаскивал занозы из ног. Стоило мне только подумать о том, что произошло, как я начинал плакать, и каждый раз силой заставлял себя