Богач, бедняк. Ирвин Шоу

мисс Лено, которая сидит сейчас одна так далеко от дома и думает о том, как ее друзья и родные веселятся на улицах Парижа. Ему захотелось отплатить бедной женщине добром, показать, что он простил ее, что он человек более глубокий, чем она подозревала, а не просто грязный мальчишка, специализирующийся на порнографических рисунках, со сквернословом отцом немецкого происхождения. И Рудольф, поднеся трубу к губам, заиграл «Марсельезу». Строгая победная мелодия, вызывавшая в памяти яростные сражения и яркие флаги, акты отчаяния и героизма, звучала на жалкой улочке, и мальчики с девочками подпевали без слов, потому что они их не знали. «Бог мой, – думал Рудольф, – да ни одной школьной учительнице в Порт-Филипе такого не устраивали». Он проиграл весь гимн от начала до конца, но мисс Лено так и не показалась. Из соседнего дома выбежала какая-то девушка с русой косичкой и, став рядом с Рудольфом, молча слушала. Он сыграл второй раз, импровизируя, меняя ритм, добавляя собственные вариации. Труба звучала то победно громко, то нежно. Наконец окно открылось, и оттуда выглянула мисс Лено в домашнем халате. Она посмотрела вниз, на улицу. Рудольф не мог различить выражение ее лица. Он шагнул ближе к фонарю, чтобы его самого было лучше видно, и, нацелив трубу прямо на мисс Лено, заиграл громко и звонко. Она не могла не узнать его. Несколько секунд она молча слушала, потом захлопнула окно и опустила жалюзи.

      «Французская шлюха», – подумал он и закончил «Марсельезу» издевательским плаксивым визгом. Когда он отнял трубу от губ, стоявшая рядом девушка обняла его и поцеловала. Вокруг закричали «ура!», Рудольф улыбнулся. Поцелуй был прекрасен! Кстати, он ведь теперь знает, где эта девушка живет. Он снова приложил трубу к губам, и процессия, пританцовывая в такт музыке, двинулась к Главной улице.

      Победа чувствовалась везде.

IV

      Она закурила очередную сигарету. Одна в пустом доме, подумала она и плотно закрыла все окна, чтобы не слышать веселых криков, музыки и залпов фейерверка, доносившихся с улицы. Ей нечего было праздновать. В этот день, когда мужья улыбались женам, дети – родителям, друзья – друзьям, когда даже вовсе не знакомые люди обнимались на улицах, никто ей не улыбнулся, никто ее не обнял.

      Она поднялась в комнату дочери и зажгла свет. Все здесь было безукоризненно чистым, кровать заправлена тщательно выглаженным покрывалом, медная настольная лампа начищена до блеска, а на ярко-розовом туалетном столике аккуратно расставлены баночки и флакончики – средства для наведения красоты. «Профессиональные ухищрения», – с горечью подумала Мэри Джордах.

      Она подошла к небольшому книжному шкафу красного дерева и взяла том Шекспира. Конверт с деньгами лежал между теми же страницами «Макбета», куда Мэри его положила. Она заглянула в конверт. Деньги были по-прежнему на месте. Ее дочь даже не удосужилась перепрятать их, хотя уже поняла, что матери все известно. Мэри вынула