Явившись по вызову Резанова, Воронцов твердым шагом вошел в его каюту и встал перед письменным столом, по другую сторону которого восседал, как обычно, в своем кресле начальник. Камергер внимательно посмотрел на подчиненного и без предисловий резюмировал:
– Не вижу на вашем лице раскаяния, Алексей Михайлович.
– В чем именно, Николай Петрович? – невинно ответил вопросом на вопрос Воронцов.
Резанов невольно улыбнулся.
– Да уж, в чувстве собственного достоинства вам не откажешь, граф.
– Стараюсь брать пример с вас, ваше превосходительство.
– Отчего же так официально, ваше сиятельство? – Камергер намеренно подчеркнул принадлежность подчиненного к аристократическим кругам. «Пожалуй, следует перевести разговор в более спокойную плоскость, – подумал он. – Как-никак, а все-таки передо мной – представитель одной из самых известных в России фамилий». Даже здесь, за многие тысячи верст от Петербурга, Резанов продолжал оставаться придворным вельможей.
– Оттого что я отнюдь не мальчик для битья, ваше превосходительство.
«Породу не спрячешь, – восхищенно усмехнулся про себя Резанов, в душе даже немного позавидовав независимости собеседника. – Это, небось, не Крузенштерн, у которого за душой нет ничего, кроме амбиций».
– Присаживайтесь, Алексей Михайлович, – уже вполне миролюбиво предложил он.
– Благодарю, Николай Петрович.
– И все-таки позвольте полюбопытствовать: как вы сами оцениваете свою затею с обезьянкой? – спросил камергер, когда Воронцов уселся в кресло.
– Положительно. Я остался весьма доволен тем, что две недели упорных ежедневных тренировок с Макакой не пропали даром. – Увидев, что Резанов вопросительно вскинул брови, Алексей Михайлович пояснил: – Считаю, что с помощью обезьянки я убил сразу двух зайцев. Во-первых, отомстил своему обидчику самым неожиданным и явно очень болезненным для него образом, а во-вторых, избавил его от гнева моего отца. Ведь вряд ли вы станете возражать, Николай Петрович, что отец, в случае моего бездействия, не воспользовался бы своими связями при дворе и не подверг бы Крузенштерна суровому наказанию.
«Ох, и умен!» – снова мысленно восхитился камергер, в который раз убедившись в незаурядности мышления графа. Вслух же спросил:
– Однако мне-то что теперь прикажете с вами делать? Я, признаться, не имею ни малейшего желания расставаться с вами, но вы своим… хм… поступком решительно лишаете меня возможности нашего дальнейшего сотрудничества…
– Моя честь и честь моего рода для меня превыше всего! – отчеканил Воронцов и протянул камергеру исписанный убористым почерком лист гербовой бумаги розового цвета, используемой исключительно для официальных документов дворянского сословия.
Николай Петрович прочел вслух:
– «Докладная записка»… Хм… – Затем, молча пробежав глазами