Когда страница стала девственно-белой, Биби прыгнула на плечо Гомеру, онемевшему от изумления, и, словно миниатюрный дирижер оркестра, принялась размахивать передней лапкой в воздухе. Тогда слова построились в один длинный завиток; он все рос, становился все длиннее, пока слова послушно выстраивались друг за другом.
Гомер ощутил настоящий порыв сильного ветра, вызванный этими движениями, волосы его развевались, точно в бурю, самые легкие предметы поднимались в воздух, и даже маленькому зверьку пришлось уцепиться за майку юного хозяина, чтоб его не отбросило на стенку или не ударило об пол.
Вдруг старомодный и громоздкий кинопроектор включился, и на заслонявшем стену экране возник яркий конусообразный пучок света. Появившиеся картинки сменялись, но Гомер инстинктивно зажмурился, боясь ослепнуть или повредить зрение. Он кое-что знал о тех чувствах, которые способен вызывать и теплый луч света, исторгаемый кинопроектором, и обволакивающие его завитки из слов. Буквы, фразы проплывали мимо него, нежно касались щек, приподнимали… и увлекали куда-то вдаль.
Внезапно снова воцарилась тишина. Но Гомер не осмеливался сразу открыть глаза. Какое-то внутреннее чувство шепнуло ему, что он по-прежнему не у себя в кроватке и все это не небывалый сон из тех, что бывают такими яркими, словно пережиты на самом деле.
Еще не разлепив ресниц, он тронул себя за плечо. Песчанка по-прежнему была там – зверек весь трясся, жадно вцепившись в его майку.
– Ох, ну и торнадо! Но то, что нам надо! – выдохнула ему в ухо Биби-Два.
В воздухе благоухали ароматы сладкой ваты, а где-то вдали, кажется, раздавались звуки марша. С каждой секундой любопытство все больше побеждало в Гомере дурные предчувствия. Он отважился приоткрыть один глаз, потом другой: прямо перед его глазами расстилался остров, на котором высился купол цирка шапито, красный с золотой окантовкой, и в лучах заката развевались на ветру его призывные флажки.
Мальчуган вытаращил глаза, сам не свой от удивления и тревоги: этот цирк был точь-в-точь как тот самый, что его отец нарисовал как декорацию к фильму. – Последний челнок до цирка Итаки, сюда, пожалуйста! – прозвенел женский голос, строгий и громкий.
Взглянув, кто зазывал его, Гомер невольно отпрянул назад.
Человеческое лицо с крупными чертами и львиная грива, по которой пробегали электрические красноватые огненные искры, козлиная бородка и хвост в виде змеи с раздвоенным языком, мохнатое и приземистое туловище прикрыто красной бархатной мантией… Это существо, столь же очаровательное, сколь и грозное, приподнялось на задних лапах, устремив пылающий взор на мальчугана, вдруг почувствовавшего, до чего же он мал и беззащитен.
– Глазам не верю, кажется, химера… – пролепетал он.
– Кого позвали, тот идет! Она не всех так