– Сюда живо веди… И сам поторопись, рыло растопыренное… Поторопись!
Когда дворовый человек вернулся с городским дружинником Первушей, воевода Первонег уже пристегнул даже нагрудную пластинчатую броню, и мечом поверх кольчуги опоясывался. Он всегда был быстр и лёгок на подъём, на годы свои не смотря, а в такое тревожное время уж тем паче понимал, как может быть дорога потерянная минута и во что она может оборотиться для слабого городского войска.
Дружинник шагнул за порог, и остановился, давая возможность воеводе закончит сборы.
– Что там? – спросил Первонег сразу, одновременно взглядом отыскивая тёплый меховой подшлемник и стальные кольчужные рукавицы, которые одеваются поверх рукавиц меховых.
Только после вопроса Первуша вперёд шагнул.
– Гонец от Вадимира.
– Добро, что не забывает, княжич, пока сам, должно не прибыл к месту. Иль так скоро прибыл? Никак, летать научился…
– Не ведомо то нам. Но…
За тоном Первуши слышалось нечто тревожное.
– Что?
– Перехватили гонца в пути, еле вырвался. Без коня, у смердов в деревушке клячу забрал, и, раненый, пообмороженный, до нас добрался-таки. Весть, стало быть, недобрая. Варяги бьярминские, по времени, уже должны стать под городом. В пути они княжичу встретились.
– Эк же… – воевода себя нелёгким кулаком в ладонь тыкнул. – Этого-то я и ждал. Где гонец? – сонная хрипотца из голоса не ушла совсем, и оттого дружиннику казалось, что воевода сильно серчает, и в сердцах на него покрикивает.
Первуша кашлянул в кулак.
– У ворот, в сторожке. Пообморозился, говорю. Сухой крапивой его там отдирают, да салом барсучьим трут. Ни рук не чувствует, ни ног.
– Идём. А ты, – повернулся к дворовому человеку, – хватит спать, дом протопи, пора уже. Я под двумя перинами промёрз, каки в голой кольчуге.
Воевода на ходу прихватил меховой плащ, и набросил себе на плечи уже на лестнице. Торопился, потому что любая неторопливость могла быть губительной.
Черноусый Белоус сумел-таки пробиться сквозь заслоны, выставленные воеводой Далятой на всех дорогах. Не то, чтобы по-настоящему пробиться, потому что биться он, после встречи с гонцом Славера, ни с кем не в состоянии был, а пробраться, себя, боль, мороз, усталость превозмогая, и варягов обходами обманывая, сумел. Наученный первой встречей, и не надеясь найти во всём варяжском войске второго такого милостивого противника, как Волынец, Белоус присматривался к дороге впереди. И первый же попавшийся заслон заметил загодя. Хорошо ещё, до городских ворот было уже недалеко, как и до стен. Пришлось смердовскую клячу, что выкупил в деревеньке, заплатив за неё вдвое против обычного, бросить прямо на дороге. Благо, серебро в мошне было. Копил Белоус себе на свадьбу, что на будущую осень планировал – но серебра не пожалел. А вот смерда с детишками малыми пожалел, хотя мог бы клячу просто для княжеской службы забрать. Но бросил клячу посреди заснеженной дороги на корм волкам настоящим или волкам в обличии человеческом, и пустился прямиком через сугробы в сторону городской стены. Стену ещё видно не было, но главное – направление знать. Стена большая, захочешь – не промахнёшься. Где-то по-звериному на четыре конечности вставал, чтобы со снежным настом сравняться, и остаться незамеченным, где-то в полный рост шагал, прижав одной рукой вторую, может быть, с перебитой костью, боль в которой, как и в рёбрах, не проходила после схватки с Волынцом. Терпел, но шёл навстречу колючему ветру, зная, что кроме него сейчас никто не сможет город предупредить. Когда почувствовал вдруг, что ветер внезапно стих, подумалось, что силы кончились, и захотелось сесть, и отдохнуть. Но хорошо знал Белоус, что это ласковая Обманка[1] его тешит. В такой мороз только присядешь, только руки подмышки сунешь, чтоб согреться, и пошевелиться не захочешь, как тут же Обманка на всё тело тёплые оковы наложит, и уже не сможешь встать, боясь тепло растерять. И никогда уже не встанешь.
Он шёл, себя превозмогая. Когда ветер кончился, понял, что к стене уже близко. Стена его от ветра защищает. Так и оказалось. Вышел прямиком к тяжёлым брёвнам городской стены. Об них опёрся, перевёл рвущееся кашлем дыхание, отдающее болью в рёбрах, и снова двинулся вперёд. И добрался-таки до ворот, за которые его – ещё одна напасть, до слёз обидная! – падающего от усталости и боли, никак пускать не хотели, и долго выспрашивали. Но пустили, и, первые слова выслушав, побежали за воеводой Первонегом.
Первонег пришёл быстро. Белоус встать хотел, но воевода рукой махнул – сиди, коли увечный. Только тихо, словно голос свой оберегая, пожелал:
– Сказывай…
Гонец стал рассказывать, а ему в это время руки оттирали тягучим топлёным барсучьим салом – Белоус не заметил, когда потерял по пути к стене рукавицы. Рассказывал только то, что видел сам, и что княжич Вадимир передать велел. Про свой же путь, как до этого дружинникам городской стражи, воеводе не говорил. Разве ж у того своих забот мало!.
– Дороги,