– Дак это ещё когда было! – удивился крепкий розовощёкий парень, похожий больше на скотника, чем на оператора газовой станции. – Ещё наплодились. Тут рядом совхозные.
– А когда здесь был в последний раз ваш бывший начальник? – поинтересовался Ковальский.
– Я его здесь не видел. Вот когда на собрание в цех приглашают – там он. Вы первый такой дотошный. Приехали сразу.
– А давно здесь?
– Третий год… С семьдесят второго…
После этого Ковальского уже трудно было чем-либо удивить в цехе.
«Хороший парень – это ещё не профессия», – вспоминал не раз он директорские слова.
Ковальскому хотелось поскорее понять своих новых подчинённых. Александр подталкивал их к разговорам.
– В заводоуправлении главные специалисты сплошь чиновники. Мы с Борисом среди них, когда вопрос касается нашего цеха, как Гулливеры, а я почти – гений! Ну, честное слово! Они не бывают в цехах. А если и заглядывают, то несут главному и директору ложную информацию. Есть среди них умельцы, которые плетут свою ниточку, потом сматывают в клубочек. Кончик хитроумно прячут. И только они знают, где та ниточка, чтобы вовремя, когда надо, дёрнуть. Другие, попростодушнее, остаются в дураках. Посмотрите: из них мало кто задерживается после работы в своём кабинете, а уж в цехе и подавно.
Говорил это и сравнивал себя с Гулливером низкорослый, большеголовый человек – начальник пиролизной установки Николай Долгов. Он ходил по кабинету, от стола до двери – и назад, прихрамывая. Ступня его левой ноги была сильно вывернута наружу. Ковальский и мастер цеха Мошков, сидя на диване, молча слушали.
– Ну, скажите, разве можно нормально работать, если идут разноречивые распоряжения то главного инженера, то начальника производственного отдела? А переводы с одного сырья на другое? При теперешнем состоянии оборудования – это почти каждый раз смертельный номер. Печь «летит» через час-два. Либо – сразу. Шесть больших печей в работе на весь завод, не считая мелких в параллельном цехе. Выход одной десятитонной ощутим крепко. Вся цепочка нарушается. Начальника цеха – на ковёр! А он, бедный, замордованный, ему бы пальцем показать, кто рушит дело, а он малодушничает. Не может!
– Николай Алексеевич, ты немножко неправ. Печи, а значит, весь цех, губят и щёлочь в сырье, и вода, и никудышные горелки на печах. А отсутствие резервных ёмкостей для отстоя сырья? Многое губит! Хорошо, ты – гений у нас. Но это никого не интересует. Бед в цехе много, – вступил в разговор мастер Мошков. Говорил он спокойно, поглаживая ладонью левой руки выбеленный ранней сединой большой волнистый чуб.
Долгов, однако, твёрд:
– Я знаю, как выправить дела. И давно знаю! Но всё так поставлено, что не докричаться! На нас крест поставили. А начальник наш и заместитель его никак власть между собой не поделят. Не договорятся между собой. Как кошка с собакой. Какая тут работа?
Долго они говорили втроём в тот вечер. И многое из того, что услышал новый начальник цеха Ковальский, подтверждало его наблюдения…