Обсуждая религиозный фанатизм, Циммерман провел различие между континентальной Европой и ее островной частью, где монастыри не оправились от Реформации. «Впав в меланхолию, – писал он, – англичанин застрелится, а француз станет картезианцем»[61]. В стране, где единственными заметными отшельниками были те, кто жил в гротах (что очень развлекало гостей новых благоустроенных загородных усадеб), монашеское уединение не представляло прямой угрозы для надлежащего отправления религиозных обрядов[62]. Однако в Британии, как и в других странах в XVIII веке, рационализм Просвещения находился в противоречии с формами религиозного энтузиазма, выдвигавшими на первый план прямой контакт истово верующего с Богом. Англиканский и нонконформистский евангелизм еще не создал новых институциональных контекстов для такого личного общения, а традиция отцов-пустынников была жива и вызывала интерес среди богословов конца XVIII века. В 1790-х, когда «Уединение…» с успехом переиздавалось на английском языке, преподобный Джеймс Милнер приступил к изданию своей влиятельной «Истории Церкви Христовой», которая должна была познакомить духовенство и мирян с жизнью и трудами ранних христиан. Милнер призывал к большему, хотя и не слепому, уважению к монашеской традиции: «Мы часто слышим: „Нелепо думать о том, чтобы угодить Богу аскезой и уединением!“ Я далек от того, чтобы оправдывать суеверия монахов и в особенности обеты безбрачия. Но ошибка эта вполне естественна, и к ней относятся слишком строго, тогда как богохульство живущих в миру много опаснее»[63]. Наряду с этой осторожной защитой религиозного уединения наблюдался рост общественного интереса к «суевериям» католических церквей, вызванный начавшейся в 1793 году войной между Великобританией и ее ближайшим соседом-католиком. Это, в свою очередь, привело к появлению в 1796 году романа еще более сенсационного, чем трактат Циммермана.
«Монах»