В коммуне был организован новый быт. Женщины на принципах равноправия принимали участие в общественно полезном труде. Подростки привлекались к посильному труду с оплатой по шестьдесят копеек в день. Коммунары жили в общежитии, по одной комнате на семью. В тесноте, да не в обиде. Работали пункт ликвидации безграмотности и красный уголок, выпускались стенгазеты. Жили в дружбе и согласии и в труде, и на отдыхе. На то они и коммунары.
В 1930 году хозяйство коммуны окрепло. Кирпичный завод приносил прибыль до четырех тысяч рублей за год. Построены свинарник на двести голов и птичник на тысячу несушек, их продукцию охотно скупали совхозы Средне-Белой и Комиссаровки. «Красные пахари» первыми в районе освоили силосную технологию заготовки кормов. Через пять лет коммуну «Красный пахарь» преобразовали в колхоз с одноименным названием, но в памяти жителей Успеновки надолго остались воспоминания о давней поре революционной романтики на началах общности труда и имущества.
С коллективизацией началось раскулачивание. Раскулаченных хозяев этапировали по тюрьмам и лагерям, их семьи – на высылки. Началось горемыкам подневольное переселение, не под царской охранной грамотой, а под охранным конвоем. В Успеновке опустевшие дома разбирали и вместе с инвентарем и утварью перевозили в коммуну, которая обустраивалась на заимке раскулаченного сельчанина Никиты Харченко. В январе тридцатого года развернулось движение «двадцатипятитысячников», подхваченное в Приамурье. Сто семнадцать рабочих-производственников, а с ними двадцать пять партийных и советских работников выехали на работу в колхозы. Борьба укладов бушевала на Амуре не слабее, а то и шибче, чем в шолоховской «Поднятой целине». Из сыновей Василия Трофимовича хуже всех пришлось Николаю и Дмитрию, народившему с Натальей десятерых детей. Их семейства, сколотившие состояние на зависть любой коммуне, были вычищены из родового гнезда и сгинули в безвестности. Дома разобрали и вывезли в коммуну, хозяев отправили в лагеря и почему-то без права переписки. Жили в благодати большие семейства, жили, трудились – и исчезли бесследно. Василию Трофимовичу не довелось видеть бесславную кончину сыновей, которых он привел на землю, жестоко обошедшуюся с ними.
С Давидом обошлись помягче, хотя и отняли полевую пашню. Отец с сыном разобрали и перевезли с поля на усадьбу избушку. И остался на заимке осиротевший сад из разросшихся корней груши, кустов черемухи и калины да двух высоких лип, но их дни тоже были сочтены под напором коммунарского трактора марки «Фордзон». Осталось также полюбившееся озеро со стаями карасей и быстрых гольянов да вечерним жалобным плачем гагар, гнездившихся