– Солнышко, ну ты собрался? – руки матери торчат как крылышки, крылышки бабочки, сами по себе, такие же хрупкие, нитка жемчуга на шее дрожит, ты рад бы все бросить, обнять ее и спрятать лицо у нее в волосах, когда она возникает на пороге твоей комнаты, и рука, нет, не рука, крыло, крыло любви снова заслоняет от тебя перспективу жить в пансионате, где тебя уже ненавидят, даже не зная, кто ты и почему ты им не нравишься. Любовь остается закрытой банкой с конфетами на верхней полке буфета, тебе нельзя сладкое, потому что когда ты наедаешься конфет, это все равно что целоваться взасос с ядовитой змеей и сдохнуть, но не на месте, а с оттяжкой и понарошку.
– Ты что-то забыл или передумал? Какую музыку тебе поставить в машине? Я купила тебе отличный диск Саймона Лэйна. Выдающийся композитор, основоположник современной западной неоклассики…
Она говорит подряд, запинаясь, чуть заикаясь, боясь тебя расстроить, но всегда с таким лицом, что понять можно все, даже, наверное, слова в ее недоговоренном монологе. Все нормально, мам, вы сдали меня в аренду за тысячу евро в день, видишь, я упакован словно корабль, я безлик, я медицинский бинт и прокладка, которая надежно приклеивается к любому месту, куда её помещают, а еще она обеспечивает защиту от протечек, а моя крыша течет чаще чем полагается, я постоянно чуть влажен, отсыревшая постель и полное отсутствие в карманах лишнего курева делают меня очень несчастным существом, мамочка, но все это временно, временно, понимаешь?
Ты засовываешь в сумку все свои мятые тетради, надо было погладить их утюгом, но лень было, и ты оставил все как есть – мятые и неопрятные, блеск и глянцевый глянец, вечная молодость, вечная усталость, с колыбели и по торт с пятнадцатью свечками, потому что последняя, шестнадцатая свеча, сломалась на момент втыкания её в окаменевший торт, ты видишь,