Я глотнул пузырящегося лагера.
– Так журналистику-то же будем зато знать? – неуверенно прогудел Денис.
– Это что за наука такая? – озадачил я его и сделал вид, что поморщился от пива, а не от того, как он построил фразу.
Троица озадаченно притихла.
– А ведь именно вы будете влиять на общественное мнение. – Я снова отхлебнул. – И на умы людей.
– А это не одно и то же? – усомнился Артём.
– Нет, – твёрдо возразил я, понимая, что в эту минуту был бы не в состоянии внятно объяснить разницу.
– А что, по-вашему… по-твоему, писать и рассказывать уметь не надо? – сбивчиво понизила голос Рита.
– Надо. Но это вопрос таланта. Либо дано, либо нет. Если дано – за полгода научишься.
– А ты на кого учился?
Она явно освоилась.
– Да! – с запалом поддержал Артём.
– На психолога.
– И вы – психолог? – поэт продолжал выкать.
– Думаю, нет.
– Честно, – одобрительно улыбнулась Рита.
– Честно. Хотя честность – это ваша профессиональная необходимость, остальным незазорно иногда и приврать, – я подмигнул ей. Она хихикнула и обняла губами бокал.
На столе появился кальян, окружённый тарелками пивных закусок. В баре зазвучала затёртая до нестерпимой пошлости песня группы Nirvana, и Рита прозвенела:
– О! Я знаю эту песню! У меня отец её любит.
Меня больно окатило тоской.
– Да, крутой трек, – с удовольствием заёрзал Артём, – жалко только, что тихо звучит.
– Это потому что песня очень старая, – попытался пошутить я, но, не встретив понимания, решил больше этого не делать.
После третьего пива я макал в мёд сырные шарики и, ощущая в ладони каменный топор вместо бокала, наблюдал за спором трёх фонтанирующих будущностей, обсуждавших что-то на малопонятном языке завтрашней (или, что вернее, послезавтрашней) действительности.
Рита пьянела быстрее всех. Она кокетничала с сокурсниками, пуская в ход игривые телодвижения и знойные взгляды, в мучительных попытках определиться, кому из двоих отдать предпочтение. Думаю, чуть позже приз получили оба. Возможно, даже одновременно.
Прикинув стоимость стола, я добавил пару тысяч и оставил деньги на столе под поэтичные поздравления с днем моего появления в сырой, наспех кем-то сотворённый мир.
После прикосновения к чужой юности хотелось чего-то более ясного и предельно родного. Иными словами, такого же настоящего и затхлого, как я. И я набрал Кешин номер.
На улице солнце дарило петербуржцам дискомфорт. Пахло крадущейся бесснежной зимой.
Во времена нашей с Кешей совместной работы, выбираясь на обед, мы часто заглядывали в небольшое заведение социалистического антуража, в трёх минутах от офиса. К советскому меню там прилагалась советская же санитария и аналогичное обхождение (которое, впрочем, служило всего лишь частью антуража), но нам нравилось пить пиво из пузатых кружек под портретами мёртвых партийцев различного пошиба – выходя оттуда, мы словно покидали авторитарную юдоль, возвращаясь к жизни свободных