Произведение это творилось в течение просто убийственно долгого времени – с февраля 1974 года. В январе того года я переехала в Воронеж и очень болезненно ощутила на собственной шкуре разницу между городской и сельской школой. Переехала по направлению Верхнемамонского районного отдела культуры, ради качественной подготовки в музыкальное училище, причем, на самое сложное отделение – теоретическое. Вытащила меня из села моя бывшая учительница из музыкальной школы Надежда Яковлевна Солодовникова, сама вчерашняя школьница, которая готовилась поступать в музыкальное училище (правда, на другое отделение – фортепианное) и решила заработать хотя бы небольшой стаж. Областной методкабинет направил ее в наше село – за двести с лишним километров от Воронежа. Девочка была выпускницей музыкальной школы №1 Центрального района, неофициально имевшей в то время статус школы для особо одаренных детей (на базе этой школы со временем открыли музыкальный колледж при институте искусств), с жесткими требованиями и действительно высочайшим уровнем, поэтому подготовки для работы (тем более в нашем захолустье) ей вполне хватало. У нас она проработала год (потом ездила на работу из Воронежа в другое село, поближе). На пару с Валентиной Васильевной Рыбачевой, которая преподавала хор и теоретические предметы, оценили мои природные данные и загорелись идеей «поступить» меня в музыкальное училище, и не куда-нибудь, а на теоретическое отделение, где и моя память пригодится, и начитанность, и особенно – абсолютный слух. Молодой пыл моих учителей слегка охладили приехавшие на экзамены шефы – преподаватели той же Центральной школы: сказали, что данные у меня есть, но базы никакой. А какую базу можно требовать, когда детей кидают из рук в руки? Если найдется, у кого мне жить в Воронеже, то можно попробовать «дотянуть» меня до уровня городских учеников, а иначе и пытаться нечего – в данный момент мне поступать не с чем… Увольняясь из нашей школы, Надежда Яковлевна посоветовала моим родителям отправить меня учиться в Воронеж – неизвестно, кто придет после нее, может, снова неспециалист, который меня для поступления не подготовит. Пообещала взять меня к себе, при необходимости помогать с учебой. Поколебавшись, родители хоть не сразу, но последовали ее совету: новая преподавательница по классу фортепиано действительно пианисткой не была, да и теоретические предметы вместо ушедшей в декрет Валентины Васильевны вела работница клуба, которая не знала методики преподавания ни сольфеджио, ни музыкальной литературы. На зимних каникулах мы с мамой приехали в Воронеж. В Центральную музыкальную школу меня приняли без проблем, признав, что данные у меня есть («на четырех композиторов хватит», как сказал один из преподавателей), только в сельской школе ничему не научили, но это хоть и с трудом, но все-таки поправить можно – было бы желание. Сложности возникли в другом месте: меня отказывались принимать в близлежащие средние школы, администрацию озадачивала и настораживала необычность ситуации: приехала семиклассница, которой всего тринадцать лет, и будет жить одна, без родителей, на квартире. После несколькодневной нервотрепки вмешалось областное управление культуры, объяснив Коминтерновскому районо: теоретики-музыковеды нужны и в сельских школах, горожане не особенно едут в село, и, даже если приедут, то не задерживаются там, надо готовить кадры из местных, отделение сложное, справится не каждый, вот нашли девочку с подходящими данными, но с той подготовкой, с какой она (то есть я) приехала из своей Верхнемамонской школы, на теоретическом делать нечего, поэтому выход только один – срочно переучить и подтянуть до нужного уровня, а для этого я должна жить в Воронеже. Таким образом при вмешательстве управления культуры, гороно и районо меня все-таки пристроили в школу №8, квартирная хозяйка (мама той моей бывшей учительницы) оформила опекунство – самой учительнице, которой было всего восемнадцать с половиной лет, этого не позволили, и началась моя «самостоятельная» (то есть не с мамой, папой, бабушками-дедушками, а с чужими людьми) жизнь. Большая часть педколлектива приложила максимум усилий, чтобы я как можно скорее покинула данную школу, прямо костьми ложились и грудью на пулемет кидались – во всей красе проявилось известное «как бы чего не вышло», почему-то все дружно ожидали какого-то невиданного «загула» с моей стороны: я ведь без родителей, «обрадуюсь свободе», «закружится голова от городских соблазнов», да еще «развитая» – о-о-о, это теперь ТАКООООЕ начнется! От меня ждали неизвестно чего (и, главное – неизвестно почему, сами ТАКИИИИЕ были в тринадцать лет, что ли? Известно же, что каждый судит о других в меру собственной испорченности!), а меня вот, вопреки всем прогнозам, никуда не тянуло – даже в кино на дневные сеансы, не говоря уже о вечерних спектаклях в театрах (дискотека для меня отпадала сама по себе – не интересовала), мне было страшно ходить по улицам даже днем, я шарахалась от прохожих мужского пола (почему-то все встречные парни и подростки, да и многие взрослые дяди, примерно ровесники моему отцу, считали своим долгом сказать какую-нибудь пошлость), страшно было ездить в транспорте (вдруг не успею выйти на своей остановке, а автобус куда-нибудь свернет) – какой тут, к черту, «загул»? Я была учительским ребенком, собственная семья и педколлектив всегда воспринимались мной как «двоюродные»,