«Господь, умоляю Тебя, сделай так, чтобы Юлия Девенсе не умирала!»
Поднявшись, он несколько успокаивается. Решение принято: он пойдет на все, лишь бы Юлия не терзала Жюстину. Если что, он убьет Юлию, ударив ее ногой. И вот он кидается с тумаками к туалетному столику.
VI
Настало 29 августа, но ничего из ряда вон выходящего не случилось. Впрочем, у Милу есть все, о чем только можно мечтать: он находится вблизи любимого существа. (Он видит Жюстину дважды в день, все время издалека, когда она отправляется на поля и когда возвращается, ведя коров.) День рождения теперь такой же день, как все остальные.
Его обняли, поцеловали, пожелали быть умненьким. Мать лишний раз отвела его в гостиную к портрету месье Сорена. Отец провозгласил:
– Вот выдающийся муж, на которого ты должен равняться!
– Да он ему и в подметки-то не сгодится, – добавляет мадам Реби тоном, способным обескуражить самые пылкие рвения.
Милу, содрогаясь, вперяет взгляд, полный ненависти, в великого члена семейства, который был когда-то парламентарием и знал Гамбетту. С тех пор как мать после скандала заставила его на коленях просить прощенья перед портретом дедушки, Милу считает покойного месье Сорена самым ненавистным врагом. Тем не менее выглядит покойный месье Сорен как вполне благоразумный и добропорядочный буржуа, затянутый в редингот времен Второй империи. Милу стойко выдерживает взгляд с портрета. Эти глаза, один из которых в тени, зорко за ним наблюдают, он же с давних пор мечтает проткнуть их перочинным ножом Юлии Девенсе. Но что, если с разорванного полотна потекут слезы и кровь? Рядом с портретом висит обрамленная гравюра, на которой изображен толстенький коротышка – Гамбетта.
– Эмиль, – говорит мадам Реби, – ты должен пообещать дедушке, что станешь похожим на него: благоразумным и уважаемым человеком. Давай скажи: «Дедушка, обещаю тебе…»
Месье Реби, несколько смутившись, уходит из гостиной. Милу покорно повторяет обещание. А потом добавляет:
– А Гам-Беде что нужно пообещать?
Гамбетта в доме Соренов – божество, которому истово поклоняются. Милу получил пощечину.
Больно не было, но какое унижение! Мать редко прибегает к подобному наказанию. Милу поворачивается к ней с желанием сейчас же ее убить. Но она уже вышла, дверь гостиной закрылась, Милу остался один под строгим надзором Гамбетты и месье Сорена. Он не плачет, но опускает глаза и уже не решается взглянуть на двух идолов; в нем теперь столько ненависти, что одного взгляда хватило бы, чтобы дедушка и трибун вывалились из рам.
Мысли несутся вихрем, и он вспоминает, что трибун во время осады покинул Париж на воздушном шаре и таким образом миновал вражеские войска. Милу представляет себя в рядах врага с остроконечной каской на голове (и так этим гордится!). Он тщательно прицеливается. Отсюда легко различить, как трибун в цилиндре и рединготе, стоя в корзине, обращается с речью к тучам. Гремит выстрел, быстрый, как