Рождественские рассказы русских писателей. Сборник

Пробудись в тебе, между тем, в эту минуту, чувство истинного сострадания или милосердия, – хотя бы проблеск одного из этих чувств, – и уже это немногое больше бы значило всех твоих хвастливых пожертвований… Но и этого немногого не нашлось у тебя… Ты спешил отдать ей деньги; – но отдели правду от неправды, то, что есть, от того, что кажется, – в твоей поспешности не участие было, нет! Было только желание скорее выпроводить эту несчастную, оскорблявшую своим видом твой утонченный вкус, казавшуюся непотребным пятном посреди роскоши твоего дома… Надменно, брюзгливо, как на прах под ногами, смотрел ты на бедное, голодное существо, – между тем как этот прах, эта самая женщина, стоявшая перед тобою в смущенье, с бившимся сердцем, со слезами на глазах, растроганная до глубины души, не смевшая далее высказать вполне своей благодарности, в силу этих самых чувств, была как человек, – неизмеримо выше тебя перед лицом истины, для которой не существует земных мелочных отличий.

      VII

      Араратов судорожно вздрогнул и весь бледный быстро поднялся с места. Он похож был на человека, который неожиданно упал в воду и так же неожиданно из нее вынырнул; но это продолжалось недолго; он выпрямился, оглянулся вокруг и окончательно овладел собою, увидев, что все было на своем месте и в обычном порядке.

      Он прошелся несколько раз из конца в конец кабинета, отирая платком влажный лоб и потряхивая головой, как бы стараясь отогнать докучливую муху, и машинально подойдя к окну, распахнул портьеру.

      Улица почти уже стихла; горели только обычные фонари; изредка проезжал извозчик или карета; в двух местах мерцали еще догоравшие елки.

      Тишина улицы сообщилась, казалось, Араратову. Он прошелся еще раз или два, вступил в уборную, позвонил камердинера, дал себя раздеть, не проронив, по обыкновению, слова, – и лег в постель.

      Долго, однако ж, не мог он заснуть; он ложился на один бок, переваливался на другой, укладывался на спину, – ничего не помогало. Он не помнил, чтобы когда-нибудь происходило с ним что-либо подобное. Несколько раз старался он привести себе на память клубный обед и этот скверный форшмак, – но тут же отгонял такую мысль, как что-то несообразное, и переходил к другим воспоминаниям… Он, наконец, стал забываться, провалился как будто куда-то и заснул.

      На следующее утро Араратов сидел в обычный час в кабинете и только что успел откушать чай, как вошел к нему его домашний доктор.

      Доктор этот, – известный психиатр, – был маленький худощавый человек с большой, несоответственно росту, головой и лицом восточного отпечатка, оживленным, быстрым, проницательным взглядом; было также что-то острое, саркастическое в его тонких подвижных губах.

      – Как изволили почивать, ваше превосходительство? – спросил он, усаживаясь на указанное ему кресло.

      – Скверно, доктор, очень скверно… Почти вовсе не спал… – возразил Араратов.

      – Утомлены были вчера?..

      – Нисколько!