Ой-дк развернул карамельку и засунул в хрупкий рот. Морщины заиграли на кукольном лице, стянулись узелком вслед за конфетой: «Не все».
«Поджарил меня, но жить оставил. Иди к своим, говорит, и скажи, чтобы боялись. Еще раз придешь сюда, говорит, всех спалю. Гад плешивый. Террорист. Я и побежала – долго уговаривать не надо». Она подпрыгнула и затопала тонкими ножками по полу. Эхо ее шагов отозвалось в коридоре, тревожа доски.
Все выжидательно посмотрели на дверь. Бабушка ойкнула, наспех повязала платок крестом на тощей груди, вскочила в кресло и вылетела на дугах в окно, бросив на прощание звонкий «Эюй! т».
Июль помахал ей шторами и состарился в холодные сумерки.
Дверь распахнулась, пропустив вперед пустующую женщину. «Что это было?» – губы ее расплескивали тишину, глаза ловили призраков в окне. Ее руки повторили вопрос, и Ой-дк поежился от жесткости прирученного языка. Павшие яблоки с помятыми боками и то умели лучше.
Она пришла сама в конце ночи. Утро зевало за ее спиной. Поздние тени повисли на ресницах. Пустующая женщина пошатывалась от тяжести черных церберных чемоданов, настороженно молчавших в руках. Отец помог ей подняться в дом хлопающих дверей, и она осталась. В отданной ей комнате поселилась толпа голодных вещей. Так что яблоку было негде упасть, и саду пришлось переехать обратно в оранжерею. Затем хлестким взмахом руки, под бурное удовольствие толпы она отсекла тянувшееся за ней шлейфом время и разложила по полочкам словари, готовая к наполнению.
Вначале она блуждала по коридорам и комнатам, пугаясь сквозняков, словно потерялась в сезоне туманов. Начало это длилось долго. Она была похожа на тумбочку, с которой ему пришлось иметь дело. Руки хлопали, впустую меся воздух, не производя существенного смысла или хотя бы ветра. На лице ее совершенно неслучайно отпечатался мутный круг от чьей-то чаши – выпили и оставили пустую тару клеймом на гладкой крышке. Она не понимала ни звука, ни запаха, ни намека на смысл. Заикаясь, молотила руками, отгоняя от себя последние сквозняки. Порожняя тара. Елькленсосна.
И вот опять: распахнулась, больно хлопнув дверцей по ушам, и с порога заголосила, бросаясь косными мыслями. Охотнику пришлось выучить звериный язык, чтобы измерить ее голод. Уже сколько лун и полдников живет она в доме, но по-прежнему избегает ветра – бережет свою пустоту.
– Что это было? – нетерпеливо повторила она.
Ой-дк ответил, но пустующая женщина всплеснула руками, не понимая.
– У тебя нет бабушки. Ты путаешь. Может, бабочка? – нервничали ее пальцы.
Ой-дк не обращал внимания на голодную резкость, продолжая с настойчивостью восточного ветра:
– А-озмэ ю6-вореы.\=ао1 п\-:?ТВЫбь 3…
Она быстро махала руками и повторяла, всухую шлепая губами:
– Бабочка, бабочка, бабочка.
Ой-дк терпеливо объяснял тональности вещей, переливчатость и подвижность их состояний. Женщина мяла воздух, пытаясь схватить ускользающие смыслы. Она никак не могла почувствовать их отсутствующую