В ноябре тысяча девятьсот восемьдесят второго года Светлана родила дочь, Марию. Это прекрасное событие произошло в холодных стенах советского роддома под крики акушерок-медсестёр.
– Ну что-ты разъелась-то так, как слониха, уже сутки с тобой мучаемся! Тужься, кому говорю! – кричала на роженицу пожилая акушерка.
– Сил нет у неё, Полина Александровна, не видите что ли? – осадила спокойным, но строгим голосом медсестра помоложе.
– Ой, тоже мне! Здесь родильный дом, а не курорт! У меня их вон, еще тридцать, топают по коридорам и ноют. Няньку нашли, ишь чего.
После родов Светлана кормила грудью всех новорожденных, чьи родительницы ещё не пришли в себя. Её любили и соседки по палате, и медперсонал, – считали веселой собеседницей, заботливой супругой и добрейшей матерью.
– Светка, гляди, твой-то под окнами стоит! Цветы принёс, – подмигивая, восхищались соседки.
– Нельзя в палату цветы! – прервала медсестра. – Так, мамочки, быстро всем сиськи мыть, забыли что ли, кормить пора! А ты, Светка, своему мужу скажи, чтоб шоколад сюда не таскал. Через два дня тебя выпишут, вот потом ешь, что хочешь. А то ещё выговор получу от заведующей.
– Полина Александровна, вы конфеты с девчонками съешьте, а цветы себе возьмите, – подхалимничала двадцатилетняя Светлана.
– Ой, всё, разберёмся. Детей привезли. На-ка, держи свою Сергевну. Ба-а, смотрит-то как серьёзно, как взрослая.
С раннего детства Мария отличалась от других детей глубоким взглядом и желанием быть в центре внимания. Ребенок не спал по ночам и кричал так, что младенческий голос слышали все соседи в округе. Даже стены прочного кирпичного дома-сталинки, казалось, замирали в ожидании ночи. А днём маленькая Мария долго, спокойно и внимательно изучала предметы вокруг неё, охватывая мудрым взглядом всё так, что и в голову бы не пришло заподозрить её в ночных истериках.
Немного повзрослев, Мария пела громкие, совсем недетские песни, взбираясь на стул, чтобы все видели. Вокруг суетились всегда чем-то занятые взрослые, а Мария светилась от счастья.
– Виновата ли я, виновата ли я, виновата ли я, что люблю…1, – лилась песня из уст девочки.
– Эх, как хорошо поёт твоя дочь, Светулёк, – кряхтя и причмокивая, говорил старенький дед Светланы, приходящийся Марии прадедом, – на-ка вот тебе червонец, купи ребенку чего-нибудь, – оглянувшись и убедившись в том, что его заначку не видит жена, он протягивал Светлане мятые десять рублей.
– Вот кто-то с горочки спустился, наверно, ми-и-и-лый мо-о-ой идёт, – поднимая в детской памяти еще один мотив, продолжала громко петь девочка с большими красными бантами на тонких косичках.
– Во даёт внученька! Это надо ж, мать, голос какой, – смахивал слезу старик, доставая из заначки двадцати пяти рублевую купюру, – на-ка вот, Светулёк, четвертак, себе чего-нибудь купи и супругу Сереже.
Светлана не спешила рассказать своему деду, что «супруг Сережа» давно канул в лету: четвертаки на дороге не валяются. Воспоминания о бывшем муже хранили лишь несколько фотографий в альбоме. Светлана спрятала его и укутала в плотную ткань только ради дочери, которая любила вместе с мамой, сидя на полу, рассматривать пожелтевшие от времени старые снимки. Иногда с фотографий задумчиво смотрела скромная школьница семидесятых годов с «белым верхом – черным низом» – мать Марии. Иногда попадались фотографии, где Светлана ещё совсем маленькая. Из старенького альбома на Марию смотрела круглолицая, улыбающаяся девочка в панамке, легком летнем платьице и сандалиях, сидящая в песочнице и прижимающая к себе красивую куклу-мальчика. А вот Сергей и Светлана на собственной свадьбе. Папа Марии – высокий, красивый, в коричневых брюках и пиджаке, мама – худая, нежная, воздушная в своем свадебном платье из кружевного гипюра! Вот они смеются и держат друг друга за руки, а на другой фотографии – целуются. Вот рядом с ними ещё кто-то, и у всех серьезные лица, мама и папа что-то пишут перьевыми ручками на листе бумаги. А вот снова мама, только она теперь без папы, располневшая, на фоне ковра и детской кроватки. Ещё одна папина фотография с коллегами, где все мужчины в костюмах и галстуках, а женщины с пышными короткими волосами в ярких платьях и свитерах из ангоры.
Семья Власовых ничем не отличалась от остальных советских семей, пока не случилась осень, сковавшая первой тонкой наледью лужи на улицах темных пустых дворов и глубокую холодную реку Волгу.
Отец Марии полюбил другую женщину.
– Почему он так поступил со мной? Почему он так поступил с нами? Ведь всё шло замечательно, мы жили в достатке и счастливо, – спрашивала у своей матери Светлана, узнавшая об измене мужа от соседок-сплетниц.
– Ох, доченька… Когда в семье есть дети, развод ни к чему. Нас в моё время учили быть сильными и терпеть. Наши бабы ж без мужиков после войны настрадались, всё сами. А тоска по сильному мужскому плечу-то не проходит… Я с вашим отцом всю жизнь мучаюсь, никогда не говорила, но теперь