– Миша, хватит дремать, иди ужинать, – позвал с кухни уютный голос.
Писатель неохотно потянулся в кресле. Отпускать героев новой книги не хотелось. Именно сейчас у него в голове шел оживленный разговор с главным персонажем. Один из тысяч споров, которые были и до, и после этого вечера. О человеческой природе, о любви, о свете. О тенях и их незримой роли в мироздании.
– Ты скоро? – в который раз позвала Елена Сергеевна. Ласковый голос жены перебило вялое дребезжание дверного звонка.
– Миша, тут к тебе товарищ…
На пороге стоял маленький, но необыкновенно широкоплечий человек, в котелке на ржаво-рыжих волосах, с некрасиво выпирающим нижним зубом.
– Позвольте представиться, – сказал он гнусаво, – Азазамов моя фамилия. Я к вам по личному поручению товарища Сталина!
Елена Сергеевна, стоявшая здесь же, вздрогнула и в испуге прислонилась к стене.
– Ох, и трудный народ эти женщины! И зачем именно меня послали по этому делу? Пусть бы ездил Берия, он обаятельный, – удрученно пробормотал Азазамов.
Повернувшись к Елене Сергеевне, он добавил насколько мог обходительно:
– Да не волнуйтесь Вы так, Иосиф Виссарионович с просьбой меня прислал…
Азазамов повернулся к писателю и продолжил бодро:
– Товарищ Сталин просил Вас написать пьесу о событиях его юности. О рабочей демонстрации в Батуме в марте 1902 года, о товарищах, о ссылке…
Писатель кашлянул и обреченно взмахнул рукой:
– Пройдемте в кабинет…
Через час, выпроводив Азазамова, они наконец-то сели ужинать. Уронив ложку в тарелку с борщом, писатель задумчиво сказал:
– Знаешь, пожалуй, я его добавлю в свиту к Воланду…
– Кого, Миша? – спросила Елена Сергеевна.
– Азазамова. Занятная личность. Типичный демон…
В тусклом свете сумерек желтые занавески казались бордовыми. Кто-то невидимый заглядывал сквозь них в небольшую кухню на Большой Садовой и задумчиво качал головой, придерживая нетерпеливого коня. Впереди были слава, любовь, гонения, взлеты, вечность, друзья и победы.
Вот только в какой последовательности всё это перемешать, Он ещё не решил…
Смерть Веры Холодной
Маленькой Верочке снится один и тот же сон.
То ли утренний, то ли вечерний сумрак, сани мчатся по заснеженной улице вдоль горящих керосиновых фонарей, в санях сидит она и кто-то ещё. Лошадь вдруг оступается и резко сдает в сторону, сани переворачиваются, и Верочка со всего размаха падает в сугроб, лицом в холодный снег, чувствуя, как её тащит по ледяной крупе тротуара. Потом холод сменяется жаром – она лежит в горячей постели, обливаясь потом, и мечется под тонким пледом в кружевном пододеяльнике. «Жарко, жарко», – стонет и ворочается Верочка во сне. Сон тягучий как густой сироп и всё никак не кончается.
Мама открывает форточку, в комнату