Китай у русских писателей. Сборник

форма его сочинений, так сказать, слишком китайская: несколько той ясности, той увлекательности изложения, которые так нравятся нам, западным варварам, много содействовали бы к громогласной известности трудов его, не уменьшая вовсе их важного, основательного и ученого характера. Почтенный наш синолог так горячо любит все китайское, до того сроднился с китайщиною, с манерою поднебесных писателей, с особенными оборотами самой крайней восточной мысли, что большею частью русская его фраза, кажется, как будто носит над суровым лбом и сжатыми в лаконизм губами мандаринский золотой шарик первой степени; она, несомненно, привела бы в восторг весь пекинский Приказ десяти тысяч церемоний, и оттого не может она иметь большого успеха на Западе, где церемонии в слоге несравненно хитрее и где притом церемонии эти совсем другие.

      Те, которые подумают, будто мы осуждаем нашего синолога за это пристрастие к Китаю, за таковой мандаринский слог его, не поймут вовсе нашей мысли. Мы желаем только указать на весьма примечательное действие китайской атмосферы на западных людей и вообще на иностранцев. В этом инозданном народе есть какая-то притягательная сила, которой влияние непреодолимо и постоянно. Скорее чем Рим пошлого титла своего Вечный город, тем более неуместного, что рядом с Римом есть города древнее Рима, Китай достоин беспримерного отличия – получить название Вечного государства. Все прочие царства, рушившись однажды, преобразовались в различные политические тела, дали на своих развалинах места другим народам, другим языкам, понятиям, нравам, верам, законодательствам. Китай, напротив, неизгладимый и неизменный с незапамятных времен, разрушался раз двадцать, десять раз делался добычею чужеплеменников, каждый раз переменял название и все-таки остался Китаем – с теми же нравами, с теми же понятиями, с теми же законами, как за четыре тысячи лет. Приливы инородных начал, народностей и народонаселений не размыли его, не перекрасили, даже не обесцветили. Всю насильственную примесь чужого, какою бы она преобладающею ни казалась сначала, он весьма скоро переварил в недрах своих, уподобил себе, превратил в чистую кровь китайскую. Это необычайное нравственно народное явление, может статься, объясняется тем физическим законом, который служит основанием прочности вселенной: чем огромнее и плотнее центральная масса, тем сильнее притягивает она к себе все окружные меньшие массы. А масса китайщины огромна! Сказать – Китай, значит сказать – половина всего человечества, не более и не менее. На пространстве, почти равном Европейской России, толпится там с лишком четыреста миллионов человек, а на всей земле считается не более восьмисот пятидесяти или девятисот миллионов. Половина человечества!.. и в одном месте!.. в одном народе!.. под одною формою!.. Подумайте только, какую страшную увлекательную силу должна эта необъятная нравственная масса извергать на все, что погружается в сферу ее действия. В этой силе есть что-то похожее на чародейство. Нет ничего легче, как окитаиться,