Постояв несколько секунд, прислушиваясь к своим ощущениям, посмотрел на часы: он пробыл в квартире Истомина минут пятнадцать. Нахмурился, подумав, что пилот аэрокара, наверно, заждался. Спустился во двор.
– Так быстро? – удивился пилот. – Успели хоть глянуть?
– Что значит – быстро? – ответно удивился Никифор. – Наоборот, извини, что заставил ждать так долго.
Пилот озадаченно глянул на запястье.
– Вы отсутствовали ровно четыре минуты.
– Не может быть! – Никифор не менее озадаченно посмотрел на свой хронометр, включающий тонометр, счётчик кровяного давления, дыхания и температуры. – Я был в квартире Истомина не меньше четверти часа!
– Тихо! – рявкнул пилот на мальчишек. – Галдите как стадо обезьян! Извините, товарищ майор, но мои часы идут правильно. Да и мобильный не врёт.
Пилот показал экранчик айфона, на котором горели цифры: десять ноль-четыре.
Никифор вынул свой мобильный.
Экран выдал цифры: десять двадцать.
– Странно… Что за хрень? Часы испортились?
– Вместе с мобильником?
Никифор вспомнил о своих ощущениях, когда он входил и выходил из квартиры Истомина.
– Ладно, разберёмся, поехали.
Коптер мягко оторвался от асфальта, сопровождаемый хором весёлых криков малышни. Через десять минут Никифор входил в одноэтажное строение морга, пристыкованное к главному корпусу больницы.
Показав на входе экранчик айфона, высветивший удостоверение офицера Следственного комитета, он прошёл в глубь здания, ещё раз протянул удостоверение вышедшему навстречу мужчине в голубом халате и маске, вытиравшему руки салфеткой.
– Слушаю вас.
– Майор Сомов. Покажите мне поступившего к вам полтора часа назад человека по фамилии Истомин.
– Труп, – флегматично поправил его медик.
Никифор продолжал молча ждать, и служитель печального заведения, пропитанного запахами формальдегида и химических реактивов, повёл гостя в зал, где на десятке столов лежали накрытые простынями тела.
Служитель, оказавшийся медэкспертом по фамилии Толмачевский, откинул одну из простыней.
Никифор увидел бледное до синевы лицо старика, которому можно было дать не меньше девяноста лет. Губы Истомина были изогнуты, словно он пытался улыбнуться перед смертью, но морщинистое лицо было спокойно, разве что с оттенком растерянности, как показалось следователю.
– Вот так живём, живём, – проговорил Толмачевский, – и вдруг – бац! – и конец. Что жил, что не жил, кто-то пожалеет, кто-то и не вспомнит. Раньше за порядком следили не в пример лучше, а дети так вообще отбились от рук.
Никифор терпеть ненавидел бесконечные философские рассуждения о смысле жизни и неизбежности смерти, которые так обожали люди определённого склада, однако сдержался, не настроенный