Сомн покончил с жижей, протёр столешницу насухо. И откланялся. Пациенты разбредались из столовой. А я всё мялась, раздумывая, как бы подступиться с деликатным вопросом.
– Меня зовут Эстресса, – сказала клякса. – А то, поди-ка, уже придумала мне какое-нибудь прозвище.
– Нет, что ты, – соврала я. – Почему ты здесь?
– Сама сдалась.
– Сюда? Сама?
– Сложная история с грудой насильственной смерти. У меня нарушение синестезии: я пробую цвета на вкус, слышу мутность этой жижи. А если вздумаешь спеть, могу наброситься, потому что у меня синяки от музыки. Самые обычные вещи, бывает, причиняют мне невыносимые страдания. От этого нет лекарства. Здесь не помогают, зато изолируют… от ни в чём не повинных. То, что нужно.
– Эстресса, ты ведь живёшь в одном отсеке с Трюфелем? – решилась я.
– В пятом. Мы соседи с тобой.
– Ты не могла бы… не могла бы оторвать кусочек его фольги?
Клякса молчала, и я поспешила объяснить:
– У меня острая нехватка алюминия в организме. Я просто…
– Твой вопрос – красный, он щиплет мне язык и пахнет мускусом. – Эстресса подалась вперёд, накрыла мою руку своей чёрной, и мои пальцы исчезли. – Я всё понимаю, но хорошенько подумай. Замки в бентосе незамысловатые, потому что бежать на Зимаре некуда. Они тут даже на видеонаблюдение не тратятся. Хотя это, может, специально. Бюро ЧИЗ давно прикрыло бы клинику, попади им в руки запись из комнаты групповой терапии. И вот ещё: если тебя поймают, сделают ляпискинез.
– Да что же это такое?
– Они вынут твой мозг, оцифруют, исправят, как им заблагорассудится, и перенесут на кристалл. А кристалл отполируют и запихают в череп. Эту процедуру разработал доктор Кабошон. После того, как его раскритиковали за убийство сознания, он усовершенствовал процедуру. Пару лет назад. Якобы заключал здоровые ткани мозга в кристалл, а нездоровые заменял каменными. Но когда начал испытания на людях, вдруг… пропал.
С трудом представлялось, что за чудовища выходили из операционной. В любом из двух случаев, что с Кабошоном, что без, это означало смерть сознания. Замена его другим. Искалеченным. Пусть даже «исправленным», но уже не моим.
– Эстресса, если я пробуду здесь ещё хоть неделю, и ляпискинез покажется выходом. Я скоро стану как Норман, я…
Едва сдержалась, чтобы не крикнуть как Норман: «Я нормальная!». Но в моём взгляде Эстресса, наверное, почувствовала особенный вкус или запах. Это была не просьба, а терпкая, по-зелёному тоскливая мольба. Клякса откинулась на стуле и, помолчав, зашептала:
– Тебя выводят в туалет сразу после нашего отсека. Вечером я оставлю фольгу под раковиной. – Эстресса помолчала ещё, и её чернота сгустилась пуще прежнего. – Здесь что-то затевается. Поэтому… да, наверное, тебе лучше выбираться отсюда. Те, кто пришёл за последние пару лет, говорят о странном снегопаде. Говорят, снежинки танцуют. То