Он налил Фёдору самогона, подвинул миску с отварными грибами, пахнущими чесноком и укропом.
– Давай, Федя, выпьем за нас, дай нам Бог терпения. Каждый день Нюрку гоняю за грибами. Жалко, белые кончились, они мягкие, по моим зубам. Дюже я их люблю. А эти, – кивнул он на миску с опятами, – гоняю по рту, как корова жвачку.
Фёдор накрыл рюмку ладонью, отрицательно помотал головой.
– Неволить не стану. Слышал я про твои буянства. Оно, конечно, негоже. Слабые стали мужики, пить не умеют. Ладно, сказывай, ты ж не мои учения пришёл слушать.
Федор опустил всклоченную голову, заговорил о том, что мучило его последнее время.
Дед неспешно жевал, слушал. Картошка горкой дымилась на блюде, но к ней не притрагивались.
Выговорившись, Фёдор замолчал.
– Да, много люда тиф унёс- зачем-то вспомнил дед. – Помолчал в раздумье… – Твои заботы, Федя, выеденного яйца не стоят. Хочешь замуж девку отдать – отдавай. Иван Макаров не дурак, поймёт, что лучшего варианта ему не найти. Тут ты, Федя, по всем статьям всех обставишь. А с политикой дюже всё путано, сам не знаю, а ты совета просишь. И Бог не предскажет, чего товарищи надумают. В домах каждый день по такому поводу баталии. Вот насчёт дров – другое дело. Тут необходимость. Твоё дело меня доставить, а там я сам нарублю, в руках ещё сила сохранилась.
Не хотелось верить, что тепло уйдёт и настанут темные ненастные дни. В огороде неспешно копались хозяйки, ещё лежали горками пузатые тыквы, кое-где по второму разу зацветали подсолнухи. Желто-багряные листья тихим шелестом опадали на землю. По утрам в низинах проглядывались белые кристаллы лёгкой изморози, таявшие с первыми лучами солнца. Курлыча, пролетел над сонным селом последний клин журавлей.
Воздух звенел от скопившейся в нем духоты горячей листвы и теплых стволов деревьев. Сухие ветки трещали под ногами, отзываясь эхом в глубине леса.
– Надь, я место нашла, – звала Нюра подругу.
Надя обирала ягоды ежевики, которые от прикосновения сыпались на прелую листву. От жары они уже сморщились, но вкус стал только слаще. Она подносила их к лицу и, втягивая глубоко в себя запах, закрывала глаза. Побеспокоенные мелкие букашки спешно покидали свой ягодный приют. Тихонько сдувала их и осторожно, одними губами, брала ягоду за ягодой.
– Хватит, пойдём грибы собирать?
Опят брали, когда уже ничего не оставалось. Любили большие, как лопухи, пластинчатые грузди, в шляпке воронке которых вмещалась банка воды. После засола они напоминали мясо курятины. Царским считался чёрный груздь. Их бочками солили на зиму с ветками укропа и головками чеснока, перекладывая дубовыми листьями. Но такой тёплой осенью оставалось брать только опят, и то после долгого блуждания по высохшей низине.
Нюра заправила под косынку упрямый завиток волос.
– До