И вот мы слышим, как на суде покойный обращается к Осирису, а затем к каждому из 42 богов, оправдываясь в смертном грехе: «Слава тебе, бог великий, владыка обоюдной правды. Я пришел к тебе, господин мой. Ты привел меня, чтобы созерцать твою красоту. Я знаю тебя, я знаю имя твое, я знаю имена 42 богов, находящихся с тобой в чертоге обоюдной правды, которые живут, подстерегая злых и питаясь их кровью в день отчета перед лицом Благого. Вот я пришел к тебе, владыка правды; я принес правду, я отогнал ложь. Я не творил несправедливого относительно людей. Я не делал зла. Не делал того, что для богов мерзость. Я не убивал. Не уменьшал хлебов в храмах, не убавлял пищи богов, не исторгал заупокойных даров у покойников. Я не уменьшал меры зерна, не убавлял меры длины, не нарушал меры полей, не увеличивал весовых гирь, не подделывал стрелки весов. Я чист, я чист, я чист, я чист.
А при выходе из «чертога обоюдной правды» умерший говорит:
«Нет ко мне обвинения со стороны нынешнего царя… Я явился к вам без греха, без порока, без зла, без свидетеля, против которого я бы сделал что-либо дурное…»…
А вот за всеми этими откровениями следовала волна страстного любовного тока, который вместе с дрожащими губами профессора Цикенбаума пробегал по телу плачущей от счастья девчонки, из-за чего она падала с ним в траву и отдавала ему свое святое чистое тело сначала на земле, потом в священных водах Оки…
И было в этом что-то необыкновенное, тайное, тянущееся к ним из глубины неведомых веков, от всех умерших и ставших давно тенями, но оставивших им свет того великого грядущего, от которого до сих пор исходит страх собственного исчезновения…
Так и я попался на удочку профессора и соединил он меня тогда с устами другой безумной девчонки, и втянула она меня в свои сумасшедшие уста вместе со всеми погребальными заклинаниями из гробниц фараонов, и даже ночью на Оке, где звезды и луна создавали ощущение какого-то странного повторения наших человеческих жизней, и того, что мы называем истиной, правдой, которую