22 декабря 1920 года
«Выходь, Вашскородь, а по-нашенскому, просто баран»[1], – произнесший эти слова высокий и худощавый мужчина средних лет в грязном матросском бушлате заржал, смачно сплюнул и осклабился.
Медленно поднявшийся с пола полутемного с маленьким окошком подвального помещения заключенный, судя по черному офицерскому пальто, бывший морской офицер, выпрямился, машинально застегнул оставшиеся на нем пуговицы и спокойно пошел к выходу.
Там его ждали. Он узнал своего, почему-то он про себя он назвал его «своим» – какая глупость! – маленького роста с мутными бегающими глазками следователя-чекиста в окружении трех вооруженных красноармейцев. Этот карлик указал место, где должен был встать заключенный и дрожащим то ли от злобы, то ли от страха голосом произнес: «Бывший князь и бывший капитан первого ранга Орлов Николай Викторович приговаривается к высшей мере социальной защиты – расстрелянию». Офицер не мог сдержать невольной улыбки, от которой конвоиры застыли, открыв рот – такого они еще не видели.
«Сколько раз я говорил этому идиоту, что никакой я не князь, что кроме князей и графов Орловых есть нетитулованные дворянские роды, к одному из которых я и имел честь принадлежать» – подумал осужденный, но тот кивал, упорно продолжая называть его бывшим князем. Вот и сейчас тоже не удержался – все-таки присвоил ему перед смертью этот титул словно какой-нибудь самозваный император всероссийский. А впрочем, теперь он и ему подобные таковыми и являются.
Ранее арестованные вместе с ним «бывшие люди» объяснили капитану 1-го ранга, что поместить под стражу князя или графа, или на худой случай барона, – для чекистов высокая честь, если, конечно, это слово уместно в данной ситуации.
Николай Викторович посмотрел на небо: оно было ясным и чистым, и он сразу нашел знакомые до боли созвездия. «Шагай, контра», – толкнул его прикладом в спину один из конвоиров. Второй пристально смотрел на флотское пальто, видимо, мысленно уже примеряя его.
– Шагай, шагай, сволочь. На свадьбу ведь идешь, – сказал детина в матросском бушлате и все вокруг заржали[2]. Каперанг, не обращая внимания на этот неестественный смех, шел, высоко подняв голову.
– Альфа Лиры, – произнес он вслух.
– Какая еще Льфа, контра! – заорал конвоир, но офицер ясно и четко повторил «Альфа Лиры» и остановился, чтобы получше рассмотреть эту до боли знакомую ему самую прекрасную звезду на северном небе. Вдруг он с ужасом почувствовал и через мгновение осознал, что она сорвалась и с грохотом летит прямо на него, расширяясь и заливая все вокруг ослепительно ярким голубым светом. Летит, чтобы вспыхнуть и затем погрузиться вместе с ним в полный мрак под грохот выстрелов.
От автора
Несколько лет назад, отдыхая в Крыму в Алупке, я встретился там со своим однокурсником по военно-морскому училищу Виктором Степановым, который был, и я это хорошо помнил, дальним родственником вице-адмирала Георгия Андреевича Степанова. Судьба этого незаурядного человека была сложной и трагичной – офицер русского императорского флота и выходец из дворянской семьи, он перешел на сторону большевиков в 1917 году, прошел три войны, в том числе и Великую Отечественную, но в 1948 году получил десять лет лагерей по так называемому «делу адмиралов». После смерти Сталина его реабилитировали, и скончался он в конце пятидесятых годов прошлого века в возрасте немногим более шестидесяти лет.
Виктор, зная мое давнее увлечение военно-морской историей, показал мне старую, некогда, наверное, дорогую тетрадь с истершейся золотой тисненой надписью «Дневнік». Это меня не удивило – до революции почти все дворяне и вообще образованные люди вели личные записи. Занятие весьма достойное, поскольку учило отделять главное от второстепенного, и помогало дисциплинировать мысль, то есть давало те навыки, которые современное поколение практически полностью утратило. Виктор сказал мне, что это записки капитана 1-го ранга русского императорского флота Николая Викторовича Орлова, по всей видимости, расстрелянного в Крыму в 1920 году во времена красного террора.
Этот дневник достался ему от деда, Анатолия Ивановича, а тому, в свою очередь, передал его на сохранение старенький учитель местной школы с известной дворянской фамилией Петрово-Соловово, которую он предусмотрительно сократил в годы советской власти до Петрова. Каким образом он оказался у него – неизвестно, да это, в сущности, не так важно. Мы вместе открыли этот дневник, но – увы! – многие листы оказались залиты водой и прочитать там можно было только отдельные предложения. В некоторые места дневника вместо вырванных кем-то страниц были вложены листы из обычной школьной тетради, исписанные мелким каллиграфическим почерком. Виктор мне объяснил, что это рукопись дедушки, который начал на основе данного дневника писать повесть, названную им по имени звезды – «Альфа Лиры». Кто уничтожил отдельные страницы, он не знал.
Мой товарищ подарил мне этот дневник с условием, чтобы я по возможности восстановил то, что еще можно было восстановить, и включил в конечную редакцию сюжеты, написанные Анатолием