Шестьдесят семь, еще не старый. И немощным его не назовешь!
Уайти не был в больнице десятилетиями. Хвалился этим. В тридцать удалили аппендицит; один раз попал, сломав кисть после падения, – оступился с тяжелым чемоданом на лестнице. В больницу лучше не попадать, как любит шутить Уайти. Там высокая смертность.
Его шуточки обычно встречают нервным смехом.
Это воспоминание вызывает у нее улыбку. Которой она сама удивляется.
Что-то сползает с плеч. Одна из дочерей ловит толстый шерстяной свитер, не давая ему упасть на пол.
Мамочка, ты устала. Не мучай себя. От этого ни папе, ни нам нисколечко не легче.
Я отвезу тебя домой. А утром вернемся.
С папой все будет хорошо. Ты же слышала, что сказал врач. Он в стабильном состоянии.
В голову приходит мысль: если они умрут в один час, может, это и нехорошо, но все же лучше, чем если один из них умрет раньше другого.
Страшно подумать, что будет, если Уайти умрет. Как она выдержит остаток жизни без него?
Еще хуже, если она умрет раньше и несчастный Уайти будет горевать…
Он часто утыкался лицом в ее горло. Обхватывал ее влажными теплыми ручищами. И неуклюже повторял, искренне, уже без всяких шуток: Как же я тебя люблю.
Она обращается к детям: может, они поживут у нее, пока папа в больнице? Уайти будет только рад, когда вернется домой.
Давай завтра. Или послезавтра. С учетом того, что его состояние стабильное.
Дочки уже такие взрослые. Беверли, Лорен. Только Софию в ее двадцать с хвостиком еще можно назвать «девочкой»…
(Она волновалась за Софию, которая все никак не созреет, как ее старшие сестры. В ней была прямота школьницы, какая-то вызывающая наивность, беспокоившая мать и раздражавшая [судя по всему] старших сестер.)
(Сколько же Софии лет? Она пыталась вспомнить, когда та окончила Корнеллский университет, куда перевелась из Хобарта-Смита.)
(В голове жуткая путаница… какой сейчас год, какой месяц… дети так быстро выросли, и вот уже они, как лихие саночники, летят с горы сквозь ослепительные белоснежные завихрения собственной конечной жизни!)
Она заставляет себя улыбаться. Медсестрам, дочерям с напряженными лицами, дорогому мужу, чей опухший, растянутый рот не способен улыбнуться в ответ.
(А где Том? Он же был здесь раньше. Где Вирджил?)
(Хотя Вирджил на одном месте долго не засиживается. Как говорит София о своем младшем брате? Дефицит внимания, душевный штопор.)
Неудивительно, что мальчиков нет рядом. Может, где-то в больнице, но не здесь.
Оба сына Уайти не на шутку перепуганы. Их отец, совершенно беспомощный, какой-то скрюченный, лежит на высокой больничной койке, обставленный постоянно попискивающими аппаратами, в палате с сильным запахом дезинфекции, лицо как будто обожженное, побитое, распухшее, глаза полуоткрытые, невидящие. Страшное слово: удар. И не менее страшные: интенсивная терапия, респиратор. У Тома глаза помутнели, как от боли, а у Вирджила сузились, словно ему в лицо бил яркий свет.
От