Однажды на утренней линейке сообщили, что сегодня после тихого часа и полдника, весь лагерь собирается в актовом зале для просмотра фильма.
– Эй, ребя, кино будем зырить!
– Да, будет зыко!
Мальчишки шептались, стоя в строю отряда в предвкушении чего-то особенного в уже немного надоевшем распорядке лагерной жизни, не обращая внимание на грозные взгляды вожатого. До тихого часа тайные лазутчики из особо талантливых мальчишек отряда ничего не смогли выведать о предстоящем кино. Он с другими мальчишками стоял на шухере возле актового зала, пока другие пацаны лазили в секретное незакрытое окно возле чёрного хода. Им всем страх, как хотелось узнать заранее, что там такое будут показывать. Однако, вопреки всем стараниям мальчишек, ничего узнать так и не получилось. Только зря шорты порвал о гвоздь в раме самый важный зачинщик всей этой шпионской возни.
Попытки покинуть корпус в тихий час с целью дальнейшей разведки провалились. Вожатый засёк нескольких лазутчиков, и на этом разведывательная деятельность пацанов закончилась безрезультатно.
– Ну, что за нафиг? – досадовали мальчишки, обиженно лёжа в своих койках. – Им что? Жалко?
После полдника всех дружно завели в актовый зал. Весь лагерь, кроме малышей, которые ещё в школу не ходили. Получается, он был, как и весь его отряд – самыми младшими на этом мероприятии. Началось. Свет в зале не погасили, хотя пацаны уже приготовились поорать, посвистеть в темноте и подёргать девчонок за косички. Не получилось. На сцену перед задёрнутым занавесом экрана вышли три девочки из старших отрядов. Старшая вожатая села за пианино сбоку сцены. Все притихли, не понимая, зачем петь перед фильмом. Вдруг грустная мелодия огласила зал и пронзительным припевом вонзилась в его маленькое сердце.
«Тебе я бумажные крылья расправлю
Лети не тревожь этот мир, ах этот мир.
Журавлик, журавлик, японский журавлик
Ты вечно живой сувенир…»
Он был весьма впечатлительный, гипервозбудимый, эмоциональный мальчик, и эта песня вызвала у него странное ощущение. Этакая непонятная тревога вдруг подкралась к нему. Потом старшая вожатая вышла на сцену вместо девочек и начала говорить о какой-то памятной дате. Мол, сегодня тридцать пять лет со дня ужасной трагедии, что такое не должно повториться. Он ничего толком не понимал. Какие-то незнакомые названия городов на непонятном языке, трудно запоминаемое имя какой-то девочки, которой было всего-то семь лет, когда она умерла от какой-то болезни, какие-то журавлики из бумаги, тысячу которых она не успела сложить.
Потом свет в зале притих, и на открывшемся экране возникли чёрно-белые кадры кинохроники. Руины города, странный полуразрушенный дом с дырявым решётчатым куполом, обожжённые люди с пузырящейся кожей, смерть и ужас. За кадром диктор говорил об атомной бомбе, о том, сколько мгновенно погибло мирных людей, и что сделали это американцы.
И тут