И когда я от Веры поднимался наверх, было грустно как-то. Как будто упустил я нечто очень важное, не узнал того, чего никто ещё не знает.
Ужасно я хотел у неё всё выспросить, но не знал – что именно.
Это был единственный человек верующий, которого я знал – лет до семнадцати.
Обычно в Бога верили бабушки.
Бывало, что задорно: ну и молюсь, и – что? Дозволено. Но чаще виновато: чего уж там, мол, куды ж денешься?
Бабушка моя в Бога не верила. Уверенно вроде бы, даже сердито – так, как не верило комсомольское поколение её молодости, двадцатых годов. Но мою бабушку, впрочем, в своё время в комсомол так и не приняли – к великой её печали: классово чуждая была
у меня бабушка.
Когда с утра в набитый плотно автобус вворачивались старушки в платочках, хищно толкались острыми локтями, воинственно протискивались, наступательно требовали уступить места, – народ сурово ворчал:
– Лезут тут. Им в церковь, а людям, между прочим, на работу.
Старушки в платочках противопоставлялись людям. Церковь противостояла работе.
Вера в Бога отчётливо отмежёвывалась от суетной повседневности.
Тем и влекла она меня тогда – как Алису в райский садик через узенькую дверцу.
Вот бы сейчас бы – так бы.
В годы моей юности в городе Куйбышеве было два храма – Покровский и Петропавловский.
Рядом с каждым был стадион. Их ещё в хрущёвские времена нарочно выстроили на месте церковных кладбищ – в противовес. Так и говорили (да и до сих пор говорят): «церковь, где «Динамо» и «церковь, где «Буревестник». Стадионы тогда ещё жили бурно и громко, а церкви – тихонечко. И каждый почти день в храмах слышался футбольный марш. Но и на стадионах, в разгар матча, разносился колокольный звон.
И вдруг повлекло меня туда, в храм – неудержимо.
Церковь – это была настрого запретная узенькая щель в другое мироздание.
Там всё было преисполнено великими тайнами. Веял сумеречный сказочно средневековый дух.
И я чувствовал, что церковь при стадионе, чистенько выбеленная, с голубенькими выцветшими куполами – не сама по себе. Как гигантские руины давно уже разрушенной, но не исследованной ещё археологами цивилизации.
За ней – восходило в туманные глубины нечто древнее.
В четырнадцать лет меня уже вызвали к директору за то, что я на уроке химии затеял какой-то спор с учительницей – о том, что Бог как бы есть. Директор, Лилия Михайловна Дембо, явно не знала, о чём говорить со странным восьмиклассником. И отпустила меня с Богом.
После этого я всем в классе наврал, что бываю в церкви. И – посмотрели на меня испуганно, с интересом. Девочки. Что немаловажно было тогда.
Тогда я, тайно, на какой-то праздник, действительно, обмирая, очутился в Покровском соборе. И долго рассматривал, запрокинув голову, заоблачные лики на куполе.
А это было не положено.
А я