Алверик спал долго – до тех пор, пока старик не разбудил его. Когда юноша явился в жилую комнату, там горел яркий огонь, на столе накрыт был для гостя завтрак, и уже готовые ножны замечательно подходили к мечу. Старики молча прислуживали Алверику, взяли плату за ножны, но за гостеприимство не пожелали взять ничего. Молча следили они, как молодой человек поднялся, чтобы идти; не говоря ни слова, проводили его к дверям и долго смотрели вслед, очевидно надеясь, что он свернет на север или на запад; когда же Алверик повернул и направился в сторону Эльфийских гор, супруги более не смотрели ему вслед, ибо никогда не обращали лиц своих в ту сторону. И хотя старики более не могли его видеть, Алверик помахал на прощанье рукою; ибо хижины и поля этих простых людей трогали его сердце так, как зачарованные земли не трогали сердца селян. Утро сияло, юноша шел и видел перед собою знакомые с детства картины: красновато-коричневый ятрышник, рано зацветший, напоминал колокольчикам, что их время на исходе; молодая листва дубов еще переливалась темным золотом; едва распустившиеся листья буков сияли медью, и средь них звонко куковала кукушка; березка походила на дикое лесное создание, закутавшееся в зеленую дымку; на немногих избранных кустах боярышника уже появились бутоны. Алверик снова и снова прощался про себя со всем, что встречал на пути: кукушка продолжала кликать, да только не его. И вот когда юноша перебрался через изгородь на невспаханное поле, прямо перед ним вдруг возникла, как и говорил старый отец, граница сумерек. Через все поле протянулась она, синяя и плотная, точно стена воды; сквозь нее слабо просматривались искаженные, мерцающие очертания. Алверик еще раз оглянулся на ведомые нам поля; кукушка продолжала равнодушно куковать; какая-то пташка распевала о своих делах; казалось, прощание юноши осталось без ответа – да и кто мог внять ему? – и Алверик храбро шагнул в густую пелену сумерек.
Где-то неподалеку в полях селянин звал лошадей, в соседней лощине слышались людские голоса; но вот Алверик ступил под сень сумеречного крепостного вала, и тотчас же все эти звуки угасли, превратились в слабый, неразборчивый гул, доносившийся словно бы издалека; несколько шагов – и юноша оказался по другую сторону, и ни шороха более не доносилось от ведомых нам полей. Поля, через которые он пришел, внезапно закончились; ни следа не осталось от их изгородей, сияющих