Это неслыханное нападение на нашу страну является беспримерным в истории цивилизованных народов вероломством…»
Молотов говорил убедительно, напористо. Слушали его буквально открыв рты. Некоторые женщины-санитарки плакали. Дергая меня за рукав, замычал Вовчик.
– Да, брат, война началась… – Но он таких слов, наверное, не понимал, успокоился от того, что я с ним заговорил.
«…Правительство призывает вас, граждане и гражданки Советского Союза, еще теснее сплотить свои ряды вокруг нашей славной большевистской партии, вокруг нашего советского правительства, вокруг нашего великого вождя товарища Сталина!»
В этом месте один из санитаров не выдержал, тихо, буквально себе под нос спросил:
– Но почему не Сталин выступает?
На него зашикали.
«Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами!» – шепотом вместе с Молотовым я закончил выступление.
Адам оказался просто никаким хозяйственником. Ни про еду, ни про транспорт, ни про прочие вещи, необходимые на марше, он не имел почти никакого представления. Соломоныч суетился, звонил начальству, но все без толку. Если и получалось связаться с высокими кабинетами, то в ответ он получал практически открытым текстом отлуп, мол, разбирайся сам, не до тебя сейчас.
К вечеру он совсем опустил руки. Оказалось, что часть персонала просто не пришла на работу, а часть из пришедших рассосались по домам. На работе осталась хорошо если треть. Зато пришел Иванко, хоть была и не его смена. Заявившись в кабинет к врачу, он заявил, что останется здесь и будет делать все, что надо. От кого угодно, а от гуцула я такого не ожидал. Иванко же и подсказал крепкого хозяйственника. Им оказался сторож, Василь Петрович, тот самый вислоусый дядька, которого я первым увидел из персонала больницы.
– Не усе життя Петровыч був сторожом, – рассказал Иванко. – Вин у ту вийну був ротный старшина. Зараз погукаю, вин допоможе.
С приходом сторожа хозяйственные вопросы отошли на задний план. Получив ключи, он в сопровождении Иванко отбыл на ревизию. Мои сомнения, что сладкая парочка может все банально украсть, Соломоныч отверг:
– Я этого сторожа сто лет знаю, он крошки не возьмет. Дважды на моей памяти ворюг ловил. Пусть хоть этот занимается.
На следующий день, двадцать третьего, Адам выписал по домам всех, кого только мог. Лежачих стащили в одно отделение, оставив с ними персонал, медикаменты и продукты, в основном тех, кого не получилось бы забрать с собой. Да и персонала того осталось с гулькин хвост.
Когда я сказал, что немцы больных могут просто расстрелять, Соломоныч обиделся и сказал, что в любых зверствах должен быть предел, что больных расстреливать никто не будет, даже самые жестокие завоеватели. Все мои рассказы пошли побоку. Наивный интеллигент, эта шелуха с тебя быстро слетит.
В тот же день, ближе к вечеру, мы погрузились на подводы, и наша колонна двинулась на восток. Хотя