Воспоминания прервал резкий стук в дверь. Старик тихонько выругался и замер, надеясь, что непрошеный гость уйдет, и можно будет и дальше предаваться сладостным воспоминаниям, но стук не прекращался.
Кряхтя и вздыхая, старик отправился отпирать дверь. На самом деле он прекрасно знал, кто этот непрошеный гость, поэтому, приближаясь к двери, начал намеренно громко ворчать о том, что бедному старику не дают покоя, и ему придется сейчас оторвать кому-то руки, чтобы не слышать этого стука.
Из-за двери раздался звонкий смех, и такой же звонкий голос прокричал, что тогда ему придется петь здесь народные песни Рейвуда, отчего сбежится вся округа, чтобы немедленно сжечь источник этого дикого воя.
– Но тогда и дом ваш сгорит наверняка! – весело резюмировал гость.
Старик уже дошаркал до двери и отодвинул тяжеленный засов. За распахнувшейся дверью обнаружился стройный, но крепко сбитый паренек с выгоревшими на солнце соломенными волосами, которые непокорными вихрами торчали на затылке, указывая на упрямый характер их обладателя. На загорелом лице под неожиданно темными бровями искрились смехом яркие карие глаза, а красиво очерченные губы были растянуты в такую широкую и радостную белозубую улыбку, что ею можно было осветить всю деревню. Одет он был в свободную, довольно изношенную серую рубаху, подпоясанную веревкой, какими обычно скручивают снопы сена, и в коротковатые штаны буро-коричневого цвета, на которых кое-где светились дыры. На ногах его были сапоги, в коих, судя по их виду, ходили еще во времена империй.
– Привет, досточтимый Отан! – шутливо раскланялся паренек, – я пригласил себя к тебе на чай, – не прекращая беззаботно улыбаться, заявил он, проходя в дом.
– И когда ты уже научишься хорошим манерам, Саймон? – задал вопрос в пустоту проема входной двери хозяин дома, прекрасно зная, каким будет ответ.
– Да будет тебе, Отан! Если бы я был… э-э-э… манерный, как вся эта знать из столицы, ты бы меня и на порог не пустил! И это было бы очень прискорбно, потому что тогда я не умел бы ни читать, ни писать, а ты бы уже давно помер от скуки и одиночества. Так что мы друг другу просто необходимы! – заключил паренек, по-хозяйски ставя котелок с водой на печь, в которой уже горели и потрескивали дрова, заставляя уютно гудеть печную трубу.
Старик сел к столу, посмотрел на юношу усталым взглядом человека, повидавшего мир и познавшего жизнь во всех ее ипостасях, откинулся на спинку стула и прикрыл глаза…
Малыш лет шести с зареванным лицом, покрытый ссадинами и синяками, шел со стороны гор из леса прямиком в деревню. Из одежды на нем была лишь изодранная накидка. Местные жители приютили и накормили его, залечили его ссадины бальзамическими травами и дали какой-никакой одежды. Мальчик понемногу приходил в себя, но как только его начинали расспрашивать о том, как он оказался один в лесу и где его родители, ребенок начинал плакать, дрожать и твердить, что он ничего не помнит.
На окраине селения стоял небольшой храм покровительницы земель Эндории – Эйбл, богини плодородия,