Джульет чувствовала, как ее сердце бешено колотится, но не могла выдавить из себя ни малейшего звука. Широко улыбаясь, мужчина приблизился к ней.
– Не переживай, очень больно будет только сначала, а потом я о тебе позабочусь…
Она почувствовала, как ее ягодицы ласкает через ткань джинсов большая ладонь. «Молния» на комбинезоне ее мучителя была наполовину расстегнута, обнажая могучий торс.
Он подложил деревянные доски под запястья девушки, отчего она задрожала еще сильнее.
– Вот так, это чтобы не затупить лезвие о пол, понимаешь?
У Джульет от ужаса кружилась голова, она чувствовала, что сходит с ума.
– Какое чудесное лезвие! – бросил мужчина, по-детски восторгаясь.
Он занес скальпель в воздух. Его глаза выкатились из орбит, блестя, словно тысяча огней, горя гневом и отвратительным безумием.
Джульет закричала что было сил, лезвие рассекло воздух.
Удар оказался мгновенным.
Смертельным.
Она лежала на полу мрачной мастерской, и по ее рукам текла теплая жидкость. Это даже не было больно.
Джульет так и не смогла потом вспомнить, слышала ли она звук выстрела. В ее памяти осталось лишь эхо, похожее на мощный раскат грома.
Она отважилась приоткрыть глаза и увидела, как похититель всем телом падает на пол возле своего тесака. У него отсутствовала верхняя часть черепа, и это его кровь текла по ее рукам. Джульет пошевелила ладонью: на месте.
Уже не понимая, что происходит вокруг, она услышала звук направляющихся к ней шагов, потом восклицание, сразу же перешедшее в крик – испуганный крик, шедший откуда-то очень издалека.
Все, что она смогла запомнить, – успокаивающий голос, обжегший ей душу:
– Больше вам нечего бояться, я из полиции…
Кроме этого она не запомнила ничего: заплакав, Джульет потеряла сознание.
Часть вторая
Не мертво то, что спит вечно,
И по прошествии веков даже смерть может умереть[3]
Солнце медленно опускалось за высокую вершину Вест-Хиллз, бросая тени и радужные блики на городские здания. Нечеткие пятна тихо соревновались друг с другом – кому из них хотя бы еще мгновение удастся побыть здесь. А между тем рыжие кварталы постепенно наполнялись охряными оттенками, а затем погружались в сумерки. Это был ежевечерний танец солнца, зрелище, которое Джошуа Бролен с упоением каждый раз наблюдал из окна кабинета.