Данилина не покидало ощущение, что дети вот-вот должны появиться, игрушки ведь разбросаны и жаждут с минуты на минуту своих обладателей, и вот из комнаты отдыха выйдут воспитатели, а с кухни начнет разноситься аромат свежеиспеченного печенья.
Но никто не выходил. Игрушки так и остались разбросанными. Садик казался вымершем.
– Простите, – крикнул Макс, вернувшись в холл. Заведующий шуршал бумагой у себя в кабинете. – Я даже не спросил, как вас зовут. Мне хотелось бы узнать…
– Данислав Юльевич.
– Что, простите?
– Вы хотели спросить, как меня зовут. Данислав Юльевич. Отчество пишется через «л», если вы вдруг не расслышали.
Макс оторопел. Он не знал, чему больше удивляться – отчеству или имени, которое относилось, судя по звучанию, к старинным славянским именам.
– Да, очень приятно.
Он был растерян. Сильно. Но старался не показать растерянности.
– Я бы хотел узнать все-таки, где все дети? Садик что, законсервирован?
Данислав Юльевич, не торопясь, вышел из своего кабинета в холл, сжимая в руках ксерокопированные документы, и криво улыбнулся.
– Садик не рыба, он не может быть законсервирован. Он находится в режиме ожидания.
Режиме ожидания? Интересно чего и кого? Но спросить хмурого заведующего Данилин не решился.
– Документы готовы. Вам осталось подписать договор и соглашение о хранении коммерческой тайны.
Заведующий протянул несколько бумаг. Трудовой договор был всего на двух листках и содержал типовые права и обязанности сторон – работника и работодателя. Третий представлял собой соглашение о хранении коммерческой тайны, с обычными пунктами о неразглашении. Правда, Макс не понимал, какие уж такие серьезные коммерческие тайны могут быть в этом, «ожидающем чего-то там» детском садике.
Все-таки оставалось ощущение, что все происходящее было иллюзорным, неправдоподобным и напоминающем чью-то шутку.
– У вас очень странная трудовая книжка, – прервал его сомнения Данислав Юльевич. – Вы толком нигде не поработали. Интересно знать почему.
Макс почувствовал легкое чувство стыда и смущения. Ему было все равно, когда рассуждали или иронизировали на тему его трудовой биографии, это его жизнь и ничья больше, и смело можно посылать на хрен тех, кто пытался читать нотации или учить как нужно работать в жизни. Да и вообще, как нужно жить современном здоровому парню в двадцать пером веке в огромном уральском мегаполисе. Но несмотря на твердую позицию в отношении работы и всего, что с ней связано, когда он попадал в среду, где люди работали пять-шесть дней в неделю, убивались на работе, он казался для всех свободным художником – малоинициативным, без постоянных средств к существованию.
Иначе говоря, бездельником.
Проще говоря – неудачником.
Неудачником, потому что он не смог быть как все и попытаться работать как все.
Он никому