Я заглянула в ванную. Мама стирала в тазу папины полотняные штаны и странную, похожую на халат, рубашку.
– А я знаю, что это! – запальчиво заявила я.
Мама стала очень медленно прополаскивать вещи под краном. Я догадалась, что оная тянет время, чтобы придумать, как выкрутиться. Поэтому пошла в атаку, не дав ей опомниться:
– Это афганская одежда!
Мама посмотрела на меня внимательно, затем также неторопливо повесила на веревку штаны, а за ними рубашку:
– Верно, это национальная афганская одежда. Штаны называются «шальвары», а рубашка – «перухан».
– А лунги где? – спросила я строго, чтобы она не думала, что меня можно вот так взять и провести.
– Лунги пошла на тряпки, – спокойно ответила мама. – Но есть еще пату, вот! – и она достала из таза тряпку побольше, чем лунги. – Другое ее название – «каиш», афганцы носят ее как накидку.
– А где папа это взял? – с моей стороны это была проверка на доверие. Если ответит, значит, доверяет. А что сразу не сказали – ну, значит, не могли. А вот если и дальше станет отпираться, это скажет о том, что за человека меня в этой семье не считают.
– Раечка где-то раздобыла, – спокойно ответила мама и добавила: – Все прошло успешно. Видно, твой папа и впрямь из баятов! – но в этот раз это прозвучало не с презрением, а с гордостью.
Все-таки иногда моя мама бывала достаточно умной, чтобы со мной не связываться. И, несмотря на то, что за человека меня частенько не считала, знала меня достаточно хорошо. Ее спокойной честности без дурацких увиливаний вроде «лучше бы об уроках думала!» мне вполне хватило, чтобы успокоиться и понять, что тему лучше закрыть. И больше к ней я действительно не возвращалась – не поддерживала ее с приятелями во дворе и не задала ни единого вопроса папе. Только не знаю, оценил ли это кто-нибудь.
Вечером 27-го декабря 1980-го года я сделала запись в своем личном дневнике – написала про нападение и про люстру, чтобы не забыть, свидетелем и даже участником какого события стала моя семья. Про папу на всякий случай писать ничего не стала: а вдруг это государственная тайна? И вдруг на наш дом тоже нападут, а я не успею сжечь свой дневник, и он попадет в лапы каких-нибудь английских шпионов?! Тем более что, по мнению булгаковского Воланда и нашего доктора-зуба, рукописи, как и анамнезы, не горят – поэтому, если хочешь сохранить что-то в тайне, доверять лучше памяти.
* * *
Когда мы встретили встретили Новый 1981-й год, в Иране все еще шел 1359-й.
1360-й год по Солнечной хиджре наступал в Новруз – 21-го марта 1981-го года.
Если бы не глухая светомаскировка на всех окнах зала встреча 1981-го в бимарестане была бы как две капли воды похожа на встречу 1980-го – столы буквой «П» на последнем этаже, веселящая газировка, самодеятельность, вечерние платья и дискотека. У нас была самая