Оно, чудо, все-таки произошло, но поняла я это гораздо позже. Нас ведь могли тоже арестовать, как членов семьи врага народа, но этого не случилось… Папа выстоял, сумел продержаться и его оправдали – к сожалению, поздно. Он умер в камере. И нас, получается, спас. Папа стал моей первой потерей.
…
А Лида про себя рассказывала:
– Вот! Моя мама не ошиблась, все убедились в моих способностях когда я пошла в школу. Я стала круглой отличницей, училась лучше всех.
Я согласно кивала: «круглая», конечно! И представляла девочку Лиду наподобие колобка: я от бабушки ушел, я от дедушки ушел… И ни до кого-то мне дела нет.
Надо заметить, что в то время в нашей большой и дружной стране, состоящей из разных республик, было тревожно, как бывает в лесу перед грозой, когда привычные предметы вдруг принимают незнакомые, пугающие очертания. Приподнятое, какое-то праздничное настроение питала не радость – страх. Взрослые постоянно понижали голос когда говорили о чем-то своем, очень важном… В ближайшем будущем ждали каких-то грозных событий. Народ под руководством вождя готовился к войне, а пока, видимо, чтобы поддержать боевой дух, воевал сам с собой. Арест моего папы – лишь один маленький эпизод, таких историй мне довелось услышать много…
Но, потом, случилось и совсем страшное. Война грянула вполне ожидаемо и мы тогда не поняли сразу, какая это катастрофа. Было объявлено: долго война не продлится, такого просто не допустят, однако все оказалось намного ужаснее. Сводки с фронта день ото дня становились все тревожнее.
Продукты как-то неожиданно исчезли, в Ленинграде начался голод. В город, где жила Лидочка с родителями, хлынули эвакуированные. Горе огромной волной разливалось по городам и селам, поглощая людей, унося их личное, сокровенное: надежды, мечты… Все перевернулось и, подломившись, рухнуло, всем стало тяжело, не до мечтаний теперь – только бы выстоять, выдержать! Куда денешься – война косой косит, никого не спросит…
Лида рассказала, что ее отец в первые же дни ушел на фронт, мать почти не появлялась дома: ателье шило амуницию для фронта, работали круглосуточно.
– Не представляешь, как мне трудно было! – сообщила подруга, сочно откусывая яблоко, – учиться стало тяжело: без учебников, тетрадей… В школе мы писали карандашом на оберточной серой бумаге, утыканной мелкими древесными щепочками – кошмар! Хорошо, война длилась всего четыре года.
Лида так и сказала мне тогда, победно сверкнув лазурными глазами – «всего четыре».
Потом она сухо добавила, что в сорок втором они с мамой получили похоронку на отца и с тех пор у матери постоянно были проблемы с сердцем.
Подруга, сообщая это, подумала и добавила:
– Наши захолустные дамы ее очень жалели. Понятно – кто бы